Когда он вошел в сени, то замер на пороге. Слада опять не спала. Он слышал, как она негромко напевает, ходя туда — сюда по горнице. То ли укачивала меньшую, то ли сама была не в силах заснуть и старалась хоть как‑то разогнать снедавшую её тоску. Слада часто пела эту песню, когда укачивала детей. И Дивен знал её от слова до слова. Слышал сотни раз… Но сейчас отчего‑то в горле встал ком.
Лес шумит вековой за околицей села.
Ой, прядись моя нить поровней, поровней.
Я тебя, милый друг, всё из леса ждала.
А моё веретено только кружится быстрей.
Вот и вечер уже, солнце скрылось за горой.
Ой, прядись моя нить поровней, поровней.
Лишь тревога на сердце, потеряла я покой.
А моё веретено только кружится быстрей.
Ночь пришла на порог. Только милого всё нет.
Ой, прядись моя нить поровней, поровней.
Ночь — разлучницу прошу: «Подскажи ты мне ответ!»
А моё веретено только кружится быстрей.
Как найти мне тебя? Где же ты, милый друг?
Ой, прядись моя нить поровней, поровней.
За тебя я пройду, сто потерь, сто разлук.
А моё веретено только кружится быстрей
Пусть тебе, любый мой, моя нить укажет путь.
Верю я, ты придешь. Ночи нас не разлучить.
Злобным морокам лесным — им тебя не обмануть.
И своё веретено не устану я крутить.
— Слада, — тихо позвал муж.
Она оглянулась и улыбнулась ему усталой измученной улыбкой.
— Скажи мне, что с тобой? — Дивен подошел, перенял у неё из рук спящую дочь. — Что?
Однако, когда она села на скамью и расплакалась, он оказался не готов к тому, что услышал:
— Дивен, я хочу домой… Я так устала…
Мужчина впервые не знал, что ей ответить, что сказать. Куда — домой?
— Мне которую уж ночь дед снится. И знаешь, что говорит? Любовь, мол, сила полноводная, она одна лишь душу исцеляет, — женщина спрятала лицо в ладонях и проговорила сквозь подступившие к горлу рыдания: — Я так соскучилась по маме!
— Слада… — потрясенно повторил Дивен, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Она ведь меня и не узнает, — глухо произнесла жена. — Столько лет прошло… Зоряны нет, а Слада ей чужая.
Дивен ещё никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Надо было что‑то сказать, как‑то утешить, но вместо этого он спросил:
— Слада, почему ты их помнишь?
И та ответила, превозмогая слезы:
— Не знаю…
* * *
— Еду — у-ут! Наши еду — у-ут! — завопил из окна Северной башни Русай.
Уже который день он просиживал тут, в тоске глядя на убегающую в лес дорогу. Дорога оставалась пустынна. Мальчонку снедала тоска. Все, кто дорог ему был в Цитадели, уехали и как сгинули. Пропали без следа.
Крепость оцепенела в ожидании. И вроде все старались вести себя, как обычно: так же занимались выучи, своим чередом тянулись уроки, суетились служки, но будто осиротела каменная твердыня…
Девки из прислуги и приживалок, нет — нет, а прятали заплаканные глаза. И даже тётка Матрела всякий раз спрашивала Руську, когда спускался он со своей верхотуры:
— Не видать?
Он уныло качал головой. Стряпуха вздыхала. Мальчонок не догадывался, что жалела она не воев, а его — исхудавшего, почерневшего от тоски. Про воев Матрела знала, что нечего их караулить — приедут в свой черёд или пошлют вперёд нарочного, который скажет, чтобы готовили мыльни и стряпали трапезу.
Но не было ни воев, ни нарочного, ни даже иных каких странников.
День тянулся за днем, ночь за ночью. Девки плакали, выучи занимались, вороны каркали, а ратоборцы все не ехали и не ехали, словно навовсе забыли про родной кров.
И вот нынче, когда уж и солнце перевалило за полдень, Руська едва не вывалился из окна, увидев, как мелькнули в просвете между деревьев телеги, тянущиеся неспешно по серой ленте дороги.
— ЕДУ — У-УТ!!! Наши еду — у-ут!
И счастливый вестник едва не кубарем скатился по крученой лестнице во двор, куда на его крик уже сбегались со всех сторон люди. Ух, до чего их, оказывается, много осталось в крепости! А ведь казалось, будто пусто здесь совсем стало.
Выучи тянули в стороны тяжелые створки ворот. Руська шмыгнул в щель, не став дожидаться, когда распахнут настежь, и понесся навстречу обозу, поднимая босыми пятками облачка серой пыли.
— Леса — а-а — ана!!!
Было слышно, как смеются вои в обозе, завидев мальчонка.
А тот взлетел на одну из телег и повис на шее сестры.
Остальные обитатели Цитадели сгрудились во дворе.
За спинами рослых ребят, стоявших плотной стеной, бегала, подпрыгивая рыжеволосая девка. Она пыталась выглянуть между широких спин, чтобы увидеть возвращающихся, но поняв, сколь тщетны все усилия, ткнула в бок одного из послушников, отпихнула в сторону другого, поднырнула под локтем третьего и опрометью бросилась вон.
Девка пролетела мимо первых двух телег и понеслась дальше, цепляясь за бортики возков, тревожно вглядываясь в лица сидящих там мужчин. Она не знала, что ей делать, если обоз кончится, а того, кого она ищет, в нём не окажется…
…Ихтор только проснулся. Разбудили его крики и счастливый визг Русая. Обережник сел в телеге, откинул рогожу, которой укрывался от свежего ветерка, и сонно огляделся.
— Приехали что ли? — спросил он сидящего на облучке Кресеня.
В этот миг кто‑то вцепился ледяными пальцами креффу в запястье, Ихтор обернулся и с удивлением увидел Огняну.
Она стискивала его руку, идя рядом с телегой.
— Живой… — не то спросила, не то сказала девушка и добавила жалобно: — Напугал…
Целитель смотрел в янтарные глазищи, а потом протянул Ходящей вторую руку и она, легко оттолкнувшись от земли, забралась к нему в возок. Взяла в ладони изуродованное изможденное лицо и долго — долго смотрела, будто не верила, что это и вправду он, будто подозревала, что вместо Ихтора мог вернуться самозванцем кто‑то другой, нарочно вырвав себе глаз и разворотив половину рожи, дабы обмануть одну рыжую девку.
Крефф не понимал, чего она силится рассмотреть. Но ему так нравился этот внимательный пристальный взгляд, так нравилось, что она не убирает рук. И когда, вдосталь налюбовавшись его заросшим щетиной и измятым со сна лицом, Огняна улыбнулась, он не нашел ничего лучше, чем спросить:
— Как ты смогла выйти?
Она хлопнула рыжими ресницами и медленно перевела взгляд на громаду Цитадели.
— Не знаю…
* * *
Во дворе было шумно и царила такая суматоха, словно не обоз с уставшими, грязными и израненными мужиками приехал, а свадебный поезд.
Донатос смотрел на суету с равнодушной усталостью. К нему подступили выучи, однако первое, что спросил подбежавший Зоран: «Мира, наставник, а Светла‑то где?»
