Но они вернулись, и очень быстро.
— Что же дальше? — пробормотал он, обращаясь не к себе, не к Лиции, а скорее куда-то в пространство.
— А дальше подвинься немного, не то ты меня задавишь, — ответила она с чисто женской практичностью. — Я задыхаюсь.
— Извини. — Маниакис поспешно поднялся на колени; он не мог отвести взгляд от четкого отпечатка в виде магического знака солнца, оставленного амулетом Багдасара на нежной коже, точно между грудями Лиции.
Выскользнув из-под него, она принялась озабоченно разглядывать свою одежду, в особенности нижнюю.
— Да, утаить такое от служанок не удастся, — пробормотала она. Затем ее губы вдруг изогнулись в кривой усмешке:
— Впрочем, я и ломаного медяка не поставлю на то, что прислуге до сих пор ничего не известно.
— Ничуть не удивлюсь, если обнаружится, что ты права, — сказал Маниакис, бросив взгляд в сторону запертой двери, обеспечивавшей им не столько уединение, сколько его иллюзию. Быстро одевшись, Автократор несколько растерянно взъерошил пальцами свои волосы и вновь спросил:
— Что же дальше?
— Наверно, проще всего притвориться, будто ничего не случилось, — ответила Линия. — Так выйдет удобнее для всех. Приличнее.
— Плевать я хотел на удобства и приличия! — выпалил Маниакис. — К тому же, как ты только что сама сказала, слугам уже все известно либо станет известно в самое ближайшее время. А то, о чем сегодня знают слуги, назавтра становится предметом всеобщих сплетен на площади Ладоней.
— Верно, — согласилась Лиция. — Теперь пришел мой черед спрашивать: что же дальше, о двоюродный брат мой, мой возлюбленный, величайший?
— Не знаю, — ответил Маниакис. — Зато я знаю, как обстояло бы дело, если бы ты не была моей кузиной. Думаю, мы поженились бы уже много лет назад.
— Наверное. — Лиция несколько секунд колебалась, потом добавила:
— Надеюсь, ты не рассердишься, если я признаюсь, что там, на Калаврии, порой страшно ревновала тебя к Ротруде.
— Рассержусь? — переспросил Маниакис. — Почему? Конечно же нет. Я и сам тогда испытывал к тебе не только братские чувства, но полагал, что с твоей стороны могу рассчитывать лишь на дружеское участие. До того самого момента, когда нам настала пора прощаться перед тем, как я выступил в поход против Генесия.
— Но в случае победы тебе предстояла встреча с невестой, — напомнила Лиция. — Что же оставалось мне? Мне оставалось лишь вести себя так, как, по моему мнению, следовало вести себя кузине Автократора. А теперь? Мне кажется, как бы мы ни вели себя теперь, нам не миновать самых позорных сплетен.
— Догадываюсь, — сказал Маниакис. Сплетни — ничто по сравнению с тем ужасным скандалом, который может разразиться через девять месяцев, подумал он. Хотя, добавил он про себя, если ему суждено разразиться, то это случится гораздо раньше. Как только тайное станет явным. Месяцев через пять-шесть. — На мой взгляд, — продолжил он, — лучшее, что я могу сделать, это жениться на тебе как можно скорее, невзирая на все препятствия… Конечно, если ты не против.
— Мне бы очень хотелось, — сказала Лиция, — но сможешь ли ты найти священнослужителя, который согласится исполнить обряд? И не предаст ли после этого Агатий анафеме как нас, так и клерика-ослушника?
— Такого священнослужителя я найду, — ответил Маниакис. — А вот как поступит Агатий, сказать трудно. Конечно, он давно уже больше политик, чем жрец, но в данном случае… Придет время, и все станет ясно. — Стоит Агатию обвинить нас в смертном грехе, как горожане тут же взбунтуются, подумал он. — Объявим о своем намерении, и все прояснится; как с патриархом, так и с отношением наших ближайших родственников.
Маниакис прекрасно понимал, насколько такое объявление усложнит его и без того сложное, положение. Но пока он не позволял себе об этом думать. Наверно, та же мысль мелькнула и у Лиции.
— Все же самое верное — притвориться, будто ничего не случилось… — начала было она, но тут же замолчала, покачав головой. Ей явно не хотелось так поступать. Маниакис в душе был с нею согласен.
— Очень долго я любил тебя только как двоюродную сестру, — сказал он, — и всегда был самого высокого мнения о твоем уме и здравом смысле. Тем более теперь… — Даже сейчас, после того, как между ними произошло то, что произошло, он на секунду запнулся — Я не могу представить себе, чтобы моей женой стала не ты, а какая-нибудь другая женщина.
Он подошел к Лиции и заключил ее в объятия Она прильнула к нему, уткнувшись головой в его грудь.
— Нам придется преодолеть многое, — тихо сказала она. — Что ж, мы все преодолеем.
— Мы все преодолеем, — подтвердил Маниакис. — Может, это будет даже проще, чем кажется сейчас.
Еще раз поцеловав Лицию, он выпустил ее из своих объятий, подошел к двери, отодвинул засов, открыл одну створку и выглянул в коридор. Никого. На мгновение ему стало легче. Неужели пронесло? — мелькнула у него в голове мимолетная мысль. Но он тут же припомнил, что коридоры резиденции никогда не бывали столь сверхъестественно тихи и безлюдны. Все указывало на то, что подчиненные Камеаса сознательно не желали даже случайно оказаться поблизости от той двери, которую он только что открыл.
Маниакис прищелкнул языком. Да, нет никакой необходимости беспокоиться о том, как выглядит нижнее платье Лиции. Служанкам и так уже все известно.
* * *
Старший Маниакис отхлебнул изрядный глоток вина, а затем уставился на серебряный кубок с таким видом, с каким Багдасар разглядывал свои магические приспособления.
— Ты намерен сделать… что?! — громыхнул он — Повтори!
— Я намерен жениться на своей двоюродной сестре, — покорно повторил Маниакис. — Мы любим друг друга, кроме того, она имеет на плечах голову, лучше которой в нашем семействе, может быть, только твоя. И… мы любим друг друга. — Маниакис опустил голову; уши у него пылали.
Отец снова поднял кубок, на сей раз осушив до дна, после чего небрежно поставил его на стол. Кубок опрокинулся, зазвенев, словно золотая монета, упавшая на каменную мостовую. Бормоча что-то себе под нос, старший Маниакис поставил кубок как следует, а затем, к изумлению сына, внезапно расхохотался:
— Вот это да! Я вижу, ты решил обделывать все свои делишки в узком семейном кругу!
— Это все, что ты находишь нужным мне сказать? — вспыхнул Маниакис.
— Ну нет! Далеко не все! Во-первых, один Фос знает, как поведет себя Симватий. Лиция ему рассказала? — Прежде чем продолжить, старший Маниакис дождался, пока сын утвердительно кивнет. — Кроме того, я боюсь за патриарха. Не приведи Господь, у бедняги легкие лопнут, когда он начнет вопить «кровосмешение!» и осыпать вас проклятиями. Об этом ты подумал?
