— Дело не только в знаниях Башни. Никогда так не было. Вам это известно.
— Не знаю. Я не могу полностью узнать… Знаю, но… Мне вдруг стало казаться, будто нас трое: Рурик, я сама и старец, тот, который восемь лет назад объяснял мне, что значит быть Чародеем, и вопреки моей недоверчивости сказал…
— «Вы должны поверить, — мягко процитировала Рурик. — Иначе вы не поверите ничему из того, что я вам расскажу. А то, что я расскажу вам, может повлиять на отношения между двумя нашими мирами…»
— «Касабаарде — старейший город этого мира, а я — старейший человек в мире. Я знаю этот мир. Поэтому, если Орте будет иметь дело с иными мирами, я — единственный, кто может квалифицированно говорить от нас», — закончила я цитату. Мгновение я молчала, ощущая последнее тепло дня, чувствуя пыль на губах и вкус зиира во рту. Вьющийся кацсис начал раскрывать свои красные цветы, испускающие сильный пряный аромат.
В одной или двух милях к западу отсюда ждал челнок, и семичасовой сигнал вызова от Дугги неудержимо гнал меня за пределы города. А здесь Башня, все ее подземные уровни, соединяющиеся с первым шпилем Расрхе-и-Мелуур и всей этой гигантской конструкцией из хирузета , связывающей мостом Архипелаг со Ста Тысячами. Я не могу игнорировать того, что мне известно.
— Я могла бы неверно это истолковать, — сказала я. — Все, что вас интересует, это выживание Башни. Возможно, у вас есть средства защиты, перед которыми остановились бы даже Миротворческие силы Кори. Итак, когда вы решите начать действовать? Когда будет снова найдено оружие, создающее древний свет. Когда для Башни возникнет угроза. Я права?
Темнокожая ортеанка ненадолго приложила пальцы к моему лбу. Я вдруг подумала о том, как когда-то давно, на севере, одна Говорящая-с-землей сделала то же самое с водой из Источника Богини. И на этом же самом месте амари Рурик носит свое клеймо изгнания. А не он ли положил сейчас свою шестипалую руку, старец Чародей? Я встретилась с желтыми глазами, не прикрытыми теперь перепонками. И подумала о Калил и о том, как мы вместе вызывали в памяти мертвое прошлое… Рурик убрала руку.
— Вы знаете , — настойчиво сказала она. — Кое-что, сказанное вами в бреду по пути из Махервы в Касабаарде… о да, во время этого плавания у меня были рядом с вами глаза и уши. Тогда вы были ближе всего к ножу наемного убийцы или к руэссе в вашем бокале, но ни разу не выразились достаточно ясно, чтобы оправдать убийство. Сейчас мне нужно, чтобы вы говорили.
Я взглянула на нее. Рурик Орландис, Рурик Чародея.
— Вы та, кем себя называете, но это не значит, что я могу вам доверять.
Рурик, стоя в своей привычной позе равновесия, пожала сутулыми плечами.
— Тогда вам придется сделать это без доверия.
«Нож наемного убийцы, руэссе в бокале. Да, — подумала я. — Ты бы это сделала. Ты сделала бы это, даже когда была Т'Ан Командующей; это часть игры. Ортеанской игры, которая слишком серьезна, чтобы относиться к ней формально…»
Я сказала:
— Не понимаю, почему…
Женщина встала. Положила на край каменного чана единственную руку, шестипалую, с ногтями, похожими на когти, казавшуюся черной на фоне алого арниака . Повернула голову, ее желтые глаза встретились с моими.
— Почему? Есть нечто, что я планирую сделать, и мне нужна ваша помощь. Это так просто. Забудьте тот год и Мелкати, если можете. Все, что я тогда сделала, я повторила бы снова. Однако… мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, Кристи.
«Она слишком хорошо знает меня, — подумала я, — и я не знала ни одного случая, чтобы Рурик Орландис просила кого-либо о помощи». И так же просто я позволила своему сознанию уйти от всего: от мира, от сада на крыше, от вечернего неба.
Потому что был город в тумане и серебре…
Я помню:
Темнота абсолютная, такая, что я не вижу, высоки ли стены или высоко ли находится потолок этого огромного зала. Есть лишь чернота пространства и бездна. Я чувствую ее холод на своей коже. Пол под моими ногами — зеркальная чернота, он выполнен из того редкого хирузета, который могут использовать только представители имперской линии крови. Я вижу отражение своего испуганного лица: лицо старой женщины расы рабов.
Я поднимаю голову. Брезжит слабый свет, достаточный, чтобы видеть основания огромных колонн, имевших ярды в окружности и исчезавших вверху, в темноте. И…
Он здесь.
Ступени поднимаются к возвышению. На нем находится конструкция из черного хирузета, представляющая собой и трон, и мавзолей; ее верх выполнен в форме вьющихся растений и ликов смерти. Сине-сиреневый свет одной из плавающих сфер создает движущуюся черноту в пустых глазницах. А он сидит, прислонившись спиной к этому трону-надгробию. Его светлая грива блестит, его руки словно покрыты золотой пылью. Я вижу, как он смотрит вверх, в эту безграничную черноту: последний, потерянный наследник славы.
Здесь не слышно эха ритуального пения, ритуал забыт. Не ощущается слабого разложения, жертвоприношения, ожидающего ножа. Здесь есть лишь пустота.
Из тени трона выходит молодой мужчина. Его темная кожа и грива говорят о том, что он из расы рабов, но у него желтые глаза. Он одергивает на себе мантию всех цветов восхода солнца и становится на колени на возвышении. Его шипящий голос звучит в огромной пустоте зала:
— Рабыня, подойди ближе.
Мое старое тело болит. Оно трясется не от возраста, но от страха, и я, прихрамывая, подхожу ближе, опускаюсь на колени на эту зеркальную тьму. Я склоняю голову и не говорю ни слова.
Покрытые золотой пылью руки сжимаются в кулаки, его голова поднимается одним быстрым, как у животного, движением, и вот Он: Сантендор'лин-сандру, Повелитель Феникс и Последний Повелитель. Он говорит на языке Золотой расы Империи, которого не должна знать рабыня. Если бы он подумал, что я…
И он стоит, Сантендор'лин-сандру — небольшая яркая фигура на фоне окружающей черноты. Опускаясь на колени возле подножия возвышения, я вижу: он поднимает руки, как если бы мог объять это уничтожение:
— О, моя сестра, моя любовь, ты, которая я сам! Поскольку она вошла в город, великая раса погибнет, поскольку она вошла в город, бедствие пожирает его живую плоть, и это бедствие невозможно остановить или задержать! Из хирузета, который был живым, оно творит смерть. Из жизни оно творит молчание, тишину и свет… И неудержимо распространится из городов, превратит землю в кристалл и не прекратится до тех пор, пока вся земля не станет одним бесплодным зеркалом, и лишь ветер будет гнать по ее лику серебряную пыль… О, Зилкезра, ты достойна величайшей похвалы!
