Иванов оказалось человек сорок — тех самых, родства не помнящих. Они принялись гоняться за телятами, перекликаясь пронзительно, а из-за поворота показалась толпа бедно одетого народа и, протянув вперед руки, устремилась к бетономешалке.
— Надежа-госуда-а-а-а-арь!!! Исполать! Раскудрить! Гой еси! Ныне и присно!..
— Егорушка! — завопила вдруг Федора. — Егорушка, здесь я!
И чуть было не кинулась прямо в блинное болото.
— Стой ты, дура! — удержал Ерема. — Сам явится! Все же испортишь!
И, став одной ногой на ступеньку, шепнул мне на ухо:
— Не идет Федора за Егора, а Федора идет — так Егор не берет…
— Государь-надежа-а-а-а!!! — вопили все эти воплощенные Иваны, Степаны, Федоты, Устиньи, Улиты, Ерошки, Яковы, Фетиньи, Акулины. Я узнала в толпе даже Прокопа и подивилась — где же он, предатель, болтался все эти дни? Напрасно Авось махал им рукой — они от радости совсем умом тронулись. Кондратий с Фомой-не-тем проехали на белом джипе чуть подальше и с интересом наблюдали за народным восторгом.
Вскорости прибыл и автокран с Кривой и Нелегкой, подрулил «мерс», из которого вышли растерянные, но пытающиеся сохранить лицо, Маша с Емелей.
Но государь никак не мог соединиться с верноподданными — мешало блинно-хреновое кольцо. Он только озирал их сверху, словно бы считал по головам.
— А Фома где?! — завопил вдруг Авось. — Фомы нет! Погодите, ребята, придет Фома — он все придумает!
И, приложив руки рупором ко рту принялся его звать. Я же руками показывала — мол, поддержите, мерзавцы, государя-надежу!
— Фо-ма! Фо-ма! — гремело над лугом и лесом. Пожалуй, что и до города долетало.
— Без Фомы уж и не знаю, как быть, — шепнул мне Авось и опять завопил как резаный. На особо пронзительном крике он закашлялся. Ерема, все еще висящий на ступеньке, похлопал его между лопаток, от чего Авось едва не сковырнулся наземь. И это все видели.
Тогда только наступило благословенное молчание.
Авось озирал с высоты свое притихшее воинство, а я осторожно толкнула Ерему локтем в бок и указала глазами на онемевшего оратора, а потом — и на остальных.
— Ждут Фому, чают — быть уму, — шепнул в ответ Ерема с трепетным уважением в голосе. Очевидно, и он, как Авось, надеялся, что явится некто, способный ответить на все вопросы и указать дальшейший путь.
— Идет, идет!..
Сколько восторга было в голосах! И некоторые даже поспешили назад, к повороту — навстречу Фоме. Как выяснилось, правильно сделали: он умаялся, и его пришлось вести к блиннл-хреновому кольцу под руки.
Когда Фома явился на видном месте, иные от неожиданности откровенно шарахнулись. И я тоже шарахнулась. А что еще непроизвольно сотворишь, увидев мелкого дедка в белой до пят рубахе и с подвязанной белым же платочком нижней челюстью? Покойник же, блин!
Поминать вслух блин я, конечно, не стала, иначе на меня бы он сверху и шлепнулся. Заклинание воплощения Авось еще не отменил и не собирался.
— Страшный Суд, что ли, настал? — прошамкал дедок, когда его от платка избавили. — Ну, простите, люди добрые, коли в чем перед кем согрешил!
И попытался преклонить колени.
Ему, конечно же, помешали.
— Да что ты, Фома?! — закричал Авось. — Опомнись! Ты нам всем сейчас очень нужен! Без тебя — никак!
— Ась?..
— Что нам теперь делать, Фома?! Придумай!
— Че-е-е —?..
Умный Фома, очевидно, никак не мог расстаться со старческим маразмом.
А ведь решить ему нужно было немало: как жить дальше, чем заполнить пустоту, оставшуюся после оккупантов, да и прежде всего — какими средствами убрать блинно-хреновое кольцо и соединить государя-надежу с его истосковавшимся воплощенным народом?
— Фома-а-а-а!!! — Авось орал уже на пределе голосовых связок. — Да опомнись же ты! На тебя вся надежда!
Дедок помотал головой.
— Обратно хочу, — жалостно попросился он. — Лежал себе на тихоньком погостике, спал… Нет же — из могилки вытряхнули, гонят куда-то… Так будет, что ли, Страшный Суд?..
Тут лишь я поняла окончательно, что имел в виду Кондратий. И посмотрела на воплощенную толпу с великим сомнением… Ведь половина — не жильцы на этом свете! Не возродятся они к нормальной жизни, зря мы их растормошили! Не заполнят пустоты!..
Ерема тем временем что-то горячо шептал на ухо Авосю. Тот слушал и кивал — наверно, запоминал умный совет в подробностях. Затем поднял руку, требуя внимания.
— Слушайте все! Во-первых, приказываю — проводить Фому на заслуженный отдых! Достаточно он потрудился на ниве русской словесности! Будем решать, как жить, сами! А во-вторых, значит… Пусть кто-нибудь поедет в поселок за лопатами, чтобы убрать эту грязь!
Собственно, Авось имел в виду или «мерс» Емели, или телегу, запряженную старой клячей, на которой только что подъехала замотанная в платки баба. Не на автокране же за лопатами!
— А кому ехать-то? — спросил удивленный голос, и тут же голпа загудела: — Я — не могу! Мне — телят пасти! Я — ногу натерла! Мы — увечные!.. А я испила бражки да и лишилась рубашки, куда мне голой?!? Улиту пошлите, Улиту! У нее лошадь! Селифан, Селифан! А я в городе или в деревне?!
— Улита едет — когда-то будет, — буркнул Емеля. — А Селифан с Богданом всяко отвертится, потому как тут ни город и ни село. Так что же, нам вечно тут сидеть?
— Вон ты за лопатами поезжай! — наугад тыкал пальцем Авось. — И вон ты! Я выйду отсюда и поведу вас на гору, к древнему храму! И каждый там займет свое место! И будем мы снова единым целым, единой речью, могучей и прекрасной!
— Почему — я? — возмутились в толпе. — Как лопатой махать — так я?! Вот он пусть махает! А чем я тебя хуже? Аль я хуже людей, что везде стоя пью?!?
— Ерошка! — признала бзнакомца Федора. — Ну, с ним мы построим светлое будущее…
— Да что же вы?! Всего-то щель прокопать, чтобы нам отсюда выйти!.. — государь-надежа чуть не плакал, но его и не слышали. В воплощенном народе разгоралась склока.
Кондратий смотрел из джипа на толпу нехорошим взглядом. И на роже читалось: ну, знал я, что выйдет какая-то ерунда, но такого — не ожидал… И просить его, чтобы смотался за лопатами, я не могла. Я вместе с Авосем эту кашу заварила — а он, кстати, все время мое варево расхлебывал… в том числе и укропное…
— И эти раздолбаи займут пустое место, оставшееся после блинов с хренами? — спросила я Авося. — Да чем они лучше? Те хоть были лаконичные!
Авось не смог ответить — из глаз текли слезы.
— Других-то пока нет, — ответил за него Ерема. — Уж с этими придется как-то разбираться. Заново их к делу приучать… если получится…
Я оглядела широкое, метров в пятнадцать, если не больше, кольцо. Блины, видно, изначально были какие-то тухлые, а хрен в кучах — и на вид гнилой. Аромат над кольцом стоял невозможный.
