Ей полагалось чувствовать себя виноватой. Ведь она причина всему, не так ли? Ей полагалось чувствовать сострадание. У неё и свои шрамы есть, и притом весьма уродливые. Но чем ближе она была к нему, тем сильнее росло отвращение. Ей хотелось, чтобы выезжая, она оказалась по другую сторону от него, но сейчас уже слишком поздно. Ей хотелось, чтобы он не снимал бинтов, но вряд-ли она сможет велеть ему намотать их обратно. Она твердила себе, что рана может зарасти, может стать лучше, и скорее всего так и будет.
Но не намного, и она об этом знала.
Внезапно он повернулся и ей стало понятно, почему он уставился в седло. Правый глаз смотрел прямо на неё. Левый, посреди всей этой расщелины, по прежнему смотрел строго вниз. Должно быть съехала эмаль, и теперь из-за разнонаправленных глаз его будто перекосило от замешательства.
— Чего?
— Твой, ээ… — Она указала на его лицо. — Он сполз… чуть-чуть.
— Опять? Ну, поебень. — Он приложил к глазу большой палец и подкрутил его в обратную сторону.
— Лучше? — Теперь тот, который фальшивый, застыл строго по курсу, тогда как настоящий свирепо глядел на неё. Чуть ли не хуже чем было.
— Гораздо, — сказала она, стараясь улыбнуться.
Трясучка что-то выплюнул на северном наречии. — Неземной результат, сказал он? Если мне случится вернуться в Пуранти, я загляну к этой глазодельной сволочи…
Первый пикет наёмников показался возле изгиба пути — горстка сомнительно выглядящих мужчин в совершенно несочетаемых доспехах. Она узнала старшего. Её делом было знать всех ветеранов в Тысяче Мечей и знать на что они способны. Этого звали Секко, матёрый старый волк, лет шесть или больше служил капралом. Когда они перешли на шаг, он наставил на неё копьё. Вокруг него собратья. Арбалеты, мечи, топоры — всё наготове. — Кто идёт…
Она откинула капюшон. — А ты как думаешь, Секко?
Слова застыли у него на губах и он встал столбом, копьё поникло, когда она проехала мимо. Дальше в лагере, люди занимались своими утренними ритуалами, доедали завтрак, готовились выступать. Кое-кто поднял взор, когда они с Трясучкой пробирались своей дорогой, или во всяком случае широченной лентою грязи, между палаток. Кое-кто из них начинал пристально всматриваться. Затем кое-кто ещё, наблюдая, держась на расстоянии, кучкуясь вдоль пути.
— Это она.
— Муркатто.
— Жива?
Она ехала сквозь них в своей обычной манере, плечи назад, подбородок кверху, на губах насмешка, даже не утруждаясь осматриваться. Словно они для неё ничто. Словно она более благородное животное, чем они. И всё это время беззвучно молилась, чтоб до них не допёрло то, что пока не доходило ни до кого, но она до печёнок боялась, что дойдёт.
То, что она понятия не имела, какого чёрта делает, и что нож зарежет её точно также насмерть, как и любого другого.
Но ни один не заговорил с ней, не говоря уж о попытках остановить. Наёмники в массе своей трусы, даже больше чем большинство людей. Люди, убивающие просто потому что для них это самый лёгкий заработок. Наёмники, в массе, не бывают верны по определению. Своим командирам и то не шибко, а уж нанимателям и того меньше.
Вот на это-то она и рассчитывала.
Шатёр генерал-капитана взгромоздился на возвышении посреди большого расчищенного поля, с его самого высокого шеста вяло свисал красный вымпел, изрядно выше несуразицы плохо натянутых холстин. Монза пришпорила лошадь, заставив пару мужиков поспешно убраться со своего пути, пытаясь не выставить напоказ вскипающую в горле нервозность. Её авантюра и так крайне рискована. Покажи хоть крупицу страха и Монзы больше нет.
Она соскочила с лошади, тщательно обмотала поводья вокруг ствола молодого деревца. Обошла боком козу, которую тут кто-то привязал и зашагала к полотнищу входа. Нокау, изгнанник-гурк, охранявший в дневное время суток шатёр ещё со времён Сазайна, стоял и таращился, даже не вытащил свой большой ятаган.
— Уже можно закрыть рот, Нокау. — Она склонилась ближе и пальцем в перчатке закрыла его отвисшую челюсть, так что клацнули зубы. — Тебе б не хотелось, чтоб птицы свили там гнездо, а? — И она прошла сквозь полог.
Тот же самый стол, пусть карты на нём и изображают другую местность. Те же самые развешанные на холсте флаги, кое-что из них добавила она, победив в Светлом Бору и Высоком Береге, в Мусселии и Каприле. И, конечно же, кресло, то, что Сазайн предположительно похитил из пиршественного зала герцога Цезала, в день, когда создал Тысячу Мечей. Оно стояло на паре ящиков, пустое, в ожидании задницы нового генерал-капитана. Её задницы, если Судьбы проявят доброту.
Хотя надо признать, с ними такое бывало редко.
Трое самых влиятельных капитанов, оставшихся служить в великой бригаде, стояли возле сляпанного из подручных средств помоста, и перешёптывались друг с другом. Сезария, Виктус, Эндике. Трое тех, кого Бенна уломал сделать её генерал-капитаном. Трое тех, кто уломал Верного Карпи занять её место. Этих троих ей необходимо уломать вернуть его ей обратно. Они огляделись, они увидели её и они напряглись.
— Так, так, — прогремел Сезария.
— Так, так, так, — пробормотал Эндике. — Да это же Талинская Змея.
— Мясник Каприла собственной персоной, — проскулил Виктус. — Где Верный?
Она взглянула ему прямо в глаза. — Не придёт. Вам, пацаны, надо нового генерал-капитана.
Трое обменялись быстрыми взгялдами, и Эндике громко причмокнул сквозь жёлтоватые зубы. Привычка, которую Монза всегда считала малость отвратной. Одна из множества отвратных штучек этой прилизаной крысы. — Так уж вышло, что меж собой мы пришли к тому же выводу.
— Верный правильный был мужик, — громыхнул Сезария.
— Чересчур правильный, чтобы был толк, — произнёс Виктус.
— Порядочный генерал-капитан должен, минимум, быть злобный хер.
Монза оскалила зубы. — По моему в любом из вас троих более чем достаточно злобы. И в Стирии нет других, настолько охеревших. — Она не шутила. Ей надо было скорее прикончить этих троих, а не Верного. — Правда слишком охеревших, чтобы подчиняться друг другу.
— Всё верно, — кисло произнёс Виктус.
Сезария запрокинул голову назад и уставился на неё поверх плоского носа. — Нам бы кого-нибудь новенького.
— Или кого-нибудь старенького, — сказала Монза.
Эндике ухмыльнулся двум своим сотоварищам. — Так уж вышло, что меж собой мы пришли к тому же выводу, — повторил он.
— Молодцы. — Всё шло куда более гладко, чем она надеялась. Она командовала Тысячей Мечей восемь лет, и знала как обрабатывать подобных этой троице. Грубых, привередливых и жадных. — Я не из тех, кто позволит малюсенькому кровопролитию встать на пути доброй уймы денег, и, ё-моё, прекрасно знаю что не из таких и вы. — Она поднесла к свету монету Ишри, гуркскую монету с двумя орлами — с одной стороны изображён император, с другой Пророк. И швырнула её Эндике. — У тех, кто пойдёт за Рогонта таких будет немерено.
