— Нашу дочь, нашу! — тихо произнёс Володя, перебивая Нику.
— Да, нашу! В чем-то она, копия ты! — согласилась она.
— Ну, а при чем здесь её друг, и его письма?
Весёлый тон вопроса кажется ей оскорбительным. Неужели он забыл свои письма…
— Просто эти письма до добра не доводят… Особенно, если это письма от бывших дру-зей! И я уже пожалела…
Володя остановился на полпути с ложкой, удивлённо глянул на сидевшую перед ним женщину, в чьих чёрных глазах он увидел нечто, что заставило его, выключив газовую плиту, присесть рядом.
— Ника, ты чем-то расстроена. Я вижу это с самой первой минуты нашей встречи. Пожалуйста, прошу тебя, не говори Гере ничего плохого, её нельзя волновать…
Ника удивлённо посмотрела на Володю, сердце её странно заныло, к горлу подступи-ла тошнота, и с трудом сглотнув приторный комок слюны, она медленно произнесла:
— Не пора ли нам обедать?
— Ты права! Ещё как пора! А вот и самые голодные явились… — весело произнёс Во-лодя, и, обернувшись, Ника увидела в дверях сына с игрушечным самолётом в руках, а за ним, тоненькую фигурку дочери.
ГЛАВА 48.
После обеда Володя уехал по своим делам, а в шесть часов вечера они договори-лись встретиться у сквера, расположенного неподалёку.
— Может тебе с детьми стоит сегодня побыть дома? — спросил он перед отъездом.
Вопрос Володи мог показаться самой обыкновенной заботой, но Ника лишь возмущенно фыркнула, и гордо вскинув голову, отпарировала:
— Можно подумать, мы приехали в столь дивный город для того, чтобы с восьмого эта-жа обозревать далёкие красоты. Ну, нет, дорогой Владимир Степанович, мы сейчас спус-тимся на землю, и я поведу детей по Москве! И…прошу тебя, не говори мне ни слова!
Она произнесла последнюю фразу тихо, запинаясь, не глядя Володе в лицо, словно про- сила его о чем-то важном. Он ничего не сказал, лишь только пожал ей руки, и ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь. А она, повернувшись к зеркалу, висевшему на сте-не, усмехнулась собственному отражению, и чуть слышно произнесла:
— Ну, вот! Не об этом ли ты мечтала всю свою жизнь? Так отчего же ты в таком смятении? Что тебе ещё не так?
Она побрела в кухню, где Гера ставила на полку в шкаф посуду, а Данил, усевшись на стул, весело что-то ей рассказывал. Дочь глянула на мать, и Ника, внутренне пора-зилась, сколько невысказанных чувств выражали её чудесные голубые глаза, с мерца-ющими бликами толи затаённого смеха, толи затаённых слёз.
— Итак, друзья! Собираемся на прогулку по ближайшим окрестностям Москвы. Нас-лаждаемся красотами великого города не спеша, не торопясь, не бегая, не надоедая друг другу нытьём. Соблюдаем технику безопасности, на случай если потеряемся…
Ника видела, как заискрились весельем глаза дочери, как вспыхнули живым румян-цем её щёки, и как благодарно на глянула на брата, когда тот завопил во всю глотку:
— Герка, а спорим, что я сейчас всех обгоню по спуску с перил…
Ника с детьми, не спеша, брели по мостовой, с интересом вглядываясь в старинные дома, с кое-где облупившейся штукатуркой, отыскивая взглядом небольшие таблички на фасадах, вкратце повествующие о далёком прошлом дома, о бывших его знаменитых обитателях, давно ушедших в мир иной. Странно, отчего Ника опять чувствует трепет в душе своей, и отчего ей всё кажется, что это уже было с ней.
Да-да! Конечно, было! Когда-то давно, будучи девочкой, и учась в школе, она вместе с одноклассниками и классным руководителем приезжали в Москву на зимние каникулы. Они всем классом заработали деньги на эту поездку, работая по выходным дням в род-ном городе на ликёроводочном заводе, где клеили тару, коробки из картона. В Москве они жили в маленькой двухэтажной гостинице, без всяких удобств, в номере по пять человек. Но главное было не это, а то, в каком районе была расположена эта гостиница. Это был старый, спокойный район, с маленькими узкими улочками, и уютными небольшими дво-рами, обильно засыпанными снегом. По вечерам, все, девчонки и мальчишки играли в снежки, оглашая громким смехом вечернюю тишину улиц. А затем, они все вместе шли гулять по вечерней Москве, чтобы полюбоваться вдоволь неоновыми огнями витрин ново-годних магазинов, вереницей разноцветных огней вечерних автострад, чтобы от души набегаться вокруг новогодних елок с огромными бумажными конфетами на мохнатых ла-пах. Елки были наряжены почти в каждом дворе… Но из всего этого разнообразия удо-вольствий, Ника помнит очень ясно и четко, именно эти ощущения священного трепета, связанные с древним городом, с его старинными домами и улицами, по которым когда-то ходил Пушкин, или быть может Грибоедов…
Ника помнит, как жадно читала она таблички на облупленных домах, и как ей хоте-лось взять и убежать от шумной толпы одноклассников, чтобы в тишине, одной, побродить по этим заснеженным переулкам старой Москвы, почувствовав и восприняв в себя эти драгоценные минуты свободы. Что-бы ощутить себя частью того прошлого, тенью тех, кто когда-то жил здесь, творил, трогал руками эти двери и бстены, ходил по этим улицам, любовался коротким зимним закатом, или томился любовной грустью, сидя на скамейке небольшого старинного скверика. Услужливая память, вновь вырывает, откуда — то из своих потаённых закоулков, яркий неоновый свет ночных фонарей, рекламные огни но-вогодних витрин, сочную зелень огромных елок, с такими-же огромными красочными игрушками из цветной бумаги, и алой звездой на макушке. Далее память рисует мрачные залы музеев, после посещения которых, в душе той далёкой Ники, появлялось странное чувство.
Ожидание чуда? Да-да, именно после посещения старинных залов, с их великолепием, и изобилием шедевров, в душе Ники что-то рождалось. Это не касалось ВДНХ, где она не любила бывать, наверное, за ту современность, от которой по её мнению, сводило скулы от скуки… Но конечно, больше всего ей понравилась Третьяковка. Именно там, среди картин, отстав от одноклассников, она бродила по залам одна, грустная и смешная девочка — подросток, которая опять вдруг чувствовала, глядя на великие и совсем неиз-вестные творения художников, как душа её наполняется радостью и странной надеждой, ожидания чуда.
Но это было потом, а вначале они попали на выставку картин Николая Рериха. Его сын, Святослав Рерих, тоже художник, как две капли воды похожий на отца, такой же белый как лунь, со спокойным благообразным лицом, стоял посередине небольшого зала, окру-женный толпой поклонников, почитателей его таланта и таланта его отца, и просто тол-пой зевак, случайно оказавшихся в этот день в музее. Рядом с художником стояла его жена-индианка, уже немолодая, но всё ещё удивительно красивая женщина в ярких воздушных одеяниях. Скорее всего, это было традиционное сари, но тогда Нике показа-лась, что и женщина, и её одежда были сродни прочитанной в детстве какой-то восточной сказки. Художник рассказывал негромко о картинах отца, о своём творчестве, и его голос монотонно звучал в тишине небольшого зала, но Ника его не слушала. Разве тогда она думала и знала, что такое величие или слава? Нет, она даже не слышала сына зна-менитого художника. Во все глаза она смотрела на ту удивительную женщину, что стоя-ла рядом со Святославом Рерихом и улыбалась, наклоняя изредка голову с черной ко-сой, скрученной в тугой узел на затылке, и яркой большой точкой на лбу, слегка касаясь лба ладонями рук, сложенных вместе на уровне сердца.
