Прошел почти час с момента, когда она вышла из архива. Час. Какого черта? Разговор с Васей занял сколько — десять минут? Двадцать?
— Все нормально. Но, увы, ничего нового я не узнала. К сожалению.
— А у кого спрашивала-то? — Катя с интересом рассматривает ее.
— Та пацан есть один, сын поварихи. Но он говорит, что не в курсе. Но напрягся знатно и сбежал, едва пятками не сверкая, как я его спросила.
— Боится? Или что-то знает?
— Не боится, но напрягается точно, — Саша покачала головой. — А насчет «знает» — понятия не имею. Может просто не любит все эти легенды.
— Я попробую его попытать, — Катя улыбнулась. — Как выглядит?
— Рыжий такой. И худой.
— И вообще — с поварами поговорить надо обстоятельно, со всеми еще раз, — Коля бросает на стол три смятых листка, найденных в архиве. — Может они что-то знают об этой Алле Поляковой хотя бы? Если вспомнят — то точно пустышка.
— А если нет — это ничего не докажет, — со вздохом констатирует Саша. — Как древние записи о Яне Павловом и этом Арсении Костюшко. Почти двадцать лет прошло. Если их не вспомнят — это все равно ничего не доказывает.
— Увы.
— И мы опять знаем, что ничего не знаем. Ладно — пора спать, — Катя спихивает Колю с ее кровати. — иди к себе. Мне завтра работать.
— Нам всем.
— Иди давай.
— Ладно, ладно. Доброй ночи, дамы.
Глава 10
— Вы прекрасно выступили сегодня, — Саша улыбается, подбрасывая дрова в костер. — Поздравляю с заслуженной победой!
Шелест потираемых ладоней, заменяющих аплодисменты, был сегодня как никогда громким.
— Давайте споем! — Леша на сегодняшний огонек принес незнакомую никому гитару — я играть умею.
Надя Назарова покосилась на парня.
— Ты гитару откуда взял? Не у вожатых же. У Феди из пятого, что ли?
— Ну да. А почему нет?
— Та он эту гитару весь день ищет, словно подругу потерял, — по отряду прокатились смешки. Но Лешу это определённо не смутило.
— Ну и пусть ищет. А вечером найдет. Она вообще мне нужнее, этот Федя даже играть на ней не умеет и хранит под кроватью, она пылью покрылось. А мы все без гитары так и смена пройдет.
— Александра Николаевна, скажите ему!
Саша вздохнула. Обижать Лешу не хотелось, но и потакать такому порыву тоже нельзя было.
— Леша, владелец гитары разрешил тебе на ней играть?
— Ну он сам-то не играет! И вообще — это не Федина гитара, он ее нашел просто, и все. Спрашивал всех — никто не знает, чья. Вот и хранит у себя.
— Я так понимаю — она не твоя, так что имя предыдущего владельца неважно. Тебе понравится, если завтра ты не найдешь любимые штаны, а кто-то другой в них ходить будет, верно?
— Да пусть ходит, мне не жалко!
— Ничего не жалко? Никакой вещи? Позволишь ребятам из всех отрядов взять все что хотят без спроса, чтобы потом как-нибудь вернули?
Леша насупился.
— Сегодня будем просто петь. А завтра, если тебе владелец гитары разрешит — сыграешь обязательно. Договорились?
— Ну вы все равно по-другому не позволите — явно расстроился парень.
— Увы. Брать без спроса чужое нехорошо.
— Ладно, ладно, понял, отдам этому жирдяю гитару, пусть спит в обнимку с ней, — с досадой Леша плюнул на землю. И протянул гитару Саше так, словно она ему руки жгла. — Пусть у вас пока побудет, после огонька зайду и отдам.
— Хорошо, — Саша кивает и принимает инструмент, ставя его на свободное место позади себя. И замечая с любовно выведенные на боку гитары буквы, складывающиеся в нехитрые слова. «Алене от Виталика. 09.09.2001»
Не могла же гитара храниться в санатории больше пятнадцати лет, верно? Или кто-то в сердцах мог оставить столь важный для себя инструмент здесь?
Но поразмыслить об этом Саше не дали.
— Пора, собирайтесь скорее,
Мы что-то бездарно стареем,
Пора разобраться по реям
И рвать якоря.
Затянула Соня высоким, красивым голосом, мигом меняя настроение вечера.
— Чтоб снова пройти нам ребята
Речные судьбы-перекаты
Покатим туда, где по небу
Восходит заря.
Саша эту песню знала. И Леша, внезапно, тоже знал, подтягиваясь третьим.
— Мы время свое не забыли,
Нам ветры побудку трубили,
Нас женщины в шутку любили,
А мы их всерьез.
Оставим на завтра заботы,
Оплатим все сплетни и счеты
И вновь ощущенье полета
И высохших слез.
Постепенно песню подхватывали и остальные. Даже Женя — тихо, почти про себя, но его голос Саша слышала. Едва закончили эту — как затянули другую, теперь ее начал мощный бас Ильи.
— Все расстояния когда-нибудь в круг замыкаются…
Саша подпевала, рассматривая в отблесках костра лица ребят. Сегодня был финал конкурсной программы, пусть до конца смены было еще далеко. Но все же — в этом тоже был определённый итог. Пока — итог не смены, а их фестивальной жизни. И пусть завтра все определённо расслабятся и будут нарушать режим, подбивать всех остальных на то же самое, опаздывать и отказываться купаться без мяча и ныряния с головой, пока физрук отвернулся — это не имеет значения. Сегодня они прекрасно поработали.
Изнанка пульсировала ровными, яркими цветами, лучилась счастьем, переливалась наслаждением и радость. Даже рядом с вечно сдержанным Женей, что танцевал в последнем ряду и имел столь флегматичный нрав и худощавое телосложение, что казался незаметным и на танцевальной сцене, и на общих посиделках. Но теперь он присоединился к веселью, пусть сдержанно — но и это было немаленьким шагом вперед. До того он даже не пытался петь вместе со всеми.
Седьмой отряд, вы нам мешаете!
Саша фыркнула, прочитав сообщения. От Тамары, вожатой четвертого, чье костровое было недалеко от них. Сегодня ее ребята были вторыми и громко возмущались, обвиняя жюри в нечестном судействе. Дети.
Но шуметь и правда не стоило.
— Эта ночь легла как тот перевал, за которым исполненье надежд, — негромко начинает Саша. В ноты она редко попадает, но это сейчас и не страшно.
— Все нам вспомнится на страшном суде, — Леша поет тоже негромко, с чувством. И Женя — вместе с ним.
Остальные молчат — не то не знают, не то не хотят мешать. Так они и заканчивают — втроем.
— Увы, из меня не лучший исполнитель, — чуть извиняясь, говорит Саша. — И кому-то эта песня может показаться грустной. Но я, приехав первый раз вожатой, ее услышала в свой первый вечер у костра, и мне тогда казалось, что вот это мой перевал. И мне хотелось, чтобы она прозвучала здесь. Было много ночей и много перевалов — и еще будет. Сегодня вы выиграли. И важно не то, как оценило вас жюри и что скажут другие, а то, что вы сегодня превзошли сами себя. Стали чуть лучше, чем были. Вы вышли на сцену, не позволив волнению и страху остановить вас, и сделали все прекрасно — и ради своей радости, и ради радости других. Я мало что понимаю в танцах, но это было захватывающе. И я верю, что сегодня — еще один перевал. Вы вместе создали прекрасный рисунок, историю в движении, которую не создать одному. У вас будет много выступлений и конкурсов, и я желаю, что бы вы помнили — важнее всего победа над собой. Важнее всего то, что вы создаете, что творите в самом широком смысле и ради собственного удовлетворения и для тех, кто оказывается рядом. Что бы это ни было — искусство, наука, спорт, общение, отношение. Все едино. Будьте счастливы и творите!
Ответом ей была секунда тишины — и громкое шуршание аплодисментов.
Радость витала в Отражении, и Саша позволила себе слиться с ней, отдавая свои чувства и присоединяясь к чувствам других.
— Кораблик детства, уплывает в детство,
Белые большие трубы скошены назад.
Дайте наглядеться, на прощанье наглядеться,
Дайте мне наслушаться, как они гудят.
Телефон опять завибрировал и Саша даже отсюда чувствовала раздражение Тамары, вложенное в очередное сообщение. Ну и пусть. Оно не имело никакого значения. Здесь и сейчас у костра она и ребята были счастливы. И остальное не было важным.
