— В Скандинавии с ней так же было, — напомнил Джек.
Мать задержала взгляд на ферме. Из отверстия в крыше поднималась струйка дыма.
— Люси всегда была с причудами. И Джайлз тоже.
Джек видел, как непросто ей порицать мужа.
— Но Джайлз осознает разницу между правдой и выдумкой, — продолжала мать. — А Люси — нет. Она помыкает нами, точно своими слугами. Не позволяет отцу до нее дотрагиваться, говорит, он грубый крестьянин. Ему от этого больно.
— Я его обидел, — откликнулся Джек. — С чего ты взяла, что он опять не вышвырнет меня за порог?
— Твой отец сожалеет о сделанном. Он в этом не признается, но если ты попросишь прощения, он его даст.
— Только сперва выпорет.
— Пожалуй, что и так, — вздохнула мать. И не без ехидства добавила: — Ну да ты всегда сможешь принести свою боль Господу.
Джек даже опешил. Отец вечно твердил о том, сколь душеполезны страдания: дескать, должно приносить Господу свою боль. И мать никогда ни словом ему не возразила. Похоже, у нее свои мысли на этот счет.
«И почему я вечно оказываюсь виноват?» — сетовал про себя Джек, шагая дальше.
Но в глубине души он знал: он заслужил хорошую порку за то, что ударил Пегу. Да что на него такое нашло?
Вот уже много месяцев Джек не был дома, и теперь его до глубины души потрясла перемена, происшедшая с отцом. Джайлз ссутулился, словно на плечи его легло тяжкое бремя. Лицо его потемнело. Скорчившись на табуретке у очага, он выстругивал что-то из дерева. В это время дня отцу дома быть не полагалось. Весной на ферме в четырех стенах рассиживаться некогда.
— Дрянь какая! — вознегодовала Люси, швыряя неумело вырезанную фигурку в огонь. — Олаву Однобровому ты в подметки не годишься. Не годишься, не годишься, не годишься! Вот он мне красивые игрушки делал.
Девочка была по-прежнему одета в белое йольское платье, все изгвазданное в саже, а на шее у нее сверкало ожерелье из серебряных листьев.
— Отец? — окликнул Джек, сглотнув. Джайлз Хромоног поднял глаза. — Отец, я пришел попросить прощения.
— Давно пора, — отозвался тот.
Джек сдержал порыв гнева.
— С моей стороны было дурно спрятать деньги: нечестно и бессовестно. Я приму от твоей руки любое наказание.
— И ты его заслужил.
Джайлз пошарил в куче растопки и вытащил длинную березовую розгу. Джек призвал на помощь всю свою храбрость. Бил отец от души и считал, что меньше шести ударов — это пустяки, детские игрушки.
— Ты гадко себя вел, — самодовольно объявила Люси, вытирая руки о запачканное йольское платьице. — С удовольствием полюбуюсь, как тебя побьют.
Джек мысленно дал себе зарок отобрать серебряное ожерелье, как только останется с сестренкой наедине. Отец ухватил Джека за волосы и занес розгу. Мальчуган сжал зубы.
Но вместо того чтобы нанести первый удар, Джайлз Хромоног отшвырнул розгу прочь и рухнул на колени.
— Не могу! Не могу! — вскричал он и залился слезами.
Джек пришел в ужас. Он в жизни не видел отца в таком состоянии.
— Да ладно, пап, все в порядке, — неуверенно проговорил он.
— Я не должен был лгать, — плакал отец. — Во всем виноват я. Люси — это моя вина. Это все грех гордыни.
— Ты приляг, Джайлз, — увещевала мать, опустившись на колени рядом с ним. — Кажется, у тебя жар… да-да, я уж вижу. Ступай на чердак. Я сделаю тебе целебное питье.
Джек с матерью довели отца до приставной лестницы. Он медленно, с трудом поднялся наверх; Джек поддерживал его сзади, чтобы Джайлз не сорвался. Больной, все еще рыдая, рухнул на постель, и мать сварила ему снотворного из латука и ивовой коры. Очень скоро отец погрузился в сон — одному Господу ведомо какой.
Джек присел у огня, слишком потрясенный увиденным, чтобы вступать в разговоры. О чем таком солгал отец? Что за грех он совершил?
— Я не давала ему разрешения идти спать, — надула розовые губки Люси, накручивая на пальчик локон. — Я велю моим рыцарям его выпороть.
Холодея от ужаса, Джек глядел на сестру. Люси сошла с ума, и отец, по всей видимости, тоже. А после того как он, Джек, нынче утром повел себя с Пегой, впору усомниться, не утратил ли рассудок и он заодно с прочими.
День выдался долгим и унылым. Прибежал мальчишка с соседней фермы, помочь по хозяйству. Черномордых овец почти всех выгнали на пастбище, осталась лишь пара молочных овцематок. Они все пытались прорваться сквозь ограду (мальчики как раз ее чинили) к бобам и гороху. А когда затея не удалась, они по чистой злобности принялись гоняться за бедной Ромашкой, пока та не рухнула наземь от усталости. Джеку пришлось запереть ее в хлеву.
Овцы могут запрыгнуть на каменную стену выше человеческого роста, грациозно замереть наверху, сдвинув все четыре ноги вместе, и приземлиться по другую сторону. А вот забор для них — надежная преграда; он слишком узок, чтобы удержать равновесие. Джек удовлетворенно наблюдал, как овцы пытались перескочить его — и раз за разом терпели неудачу.
Настойчивые попытки Люси ему приказывать Джек оставлял без внимания. Он не верил, что девочка действительно лишилась рассудка. Она же не Полоумный Том, отец мельника, которого приходится к дереву привязывать, чтобы он не повредил себе ненароком. Люси просто-напросто скрылась, спряталась, как прежде, когда королева Фрит держала ее в плену. Джек надеялся, что терпением и настойчивостью ее удастся призвать назад.
«Можно попробовать прозрение, — думал он. — Я же нашел Торгиль. Что, если попытаться отыскать Люси?»
Но это же совсем другое. Торгиль жила в том же самом мире, что и он. А в каких нездешних пределах заплутала Люси?
Незадолго до заката на ферму явился Бард вместе с Пегой.
— Сейчас мы разберемся, в чем дело, — заверил Бард мать.
Он, нахмурившись, оглядел Люси в ее замызганном платьице и отца, что, сгорбившись, сидел у огня.
— Джек, хватит пялиться, — буркнул старик. — Пега решила простить тебя.
Джек в ужасе осознал, что рот у девочки распух, а на губе — царапина.
— Я… я не хотел тебя ударить. Мне страшно стыдно, — пробормотал он.
— Да ладно, меня куда сильнее били. Десятки раз, — похвасталась Пега.
— Ну, это… — Джек не нашелся с ответом. — Чего ж в том хорошего-то.
— Однако ж я вовсе не уверен, что тебя прощаю, — продолжал между тем Бард. — Гадко и недостойно бить того, кто тебе до плеча не доходит.
Джек покаянно промолчал. А что тут скажешь?
— Но я весь день размышлял о вашей семье. Похоже, что со времен обряда добывания огня у вас все идет наперекосяк.
В комнате повисло напряженное молчание. Последние долгие лучи солнца, перечеркнувшие порог, постепенно угасали и меркли, а огонь в очаге, напротив, разгорался все ярче. Стоял погожий, безветренный весенний вечер. В ветвях яблони у сарая пел-заливался соловей.
