— Если сразу перемолоть и съесть все зерно, то можно наесться до отвала. Но что ты станешь есть потом? То есть, беря все и сразу, ты не думаешь о последствиях. Если же в чем-то себя ограничить, а часть зерна посеять, то можно получить богатый урожай. И он окажется гораздо больше, чем у тебя было изначально.
Он надрывно засмеялся.
— Нет, вот это удел слабости думать так. Удел силы — приходить и брать урожай у тех, кто его выращивает. Причем брать столько, сколько пожелаешь. Вот вы и ограничивайте себя, сколько угодно. А я буду брать ваш урожай, ваших жен и дочерей и все, что только захочу!
— Ох, барон, барон, — сохраняя вежливый тон, продолжал я. — Ведаешь ли ты, кто самый слабый в мире?
— Ну и кто?
— Тот, кто полагает, что он самый сильный.
— Чушь!
— Лишь для слабых! — в тон добавил я. — Сильный тем и силен, что силы свои осознает.
— Значит, по-твоему, я слаб?! — насторожился барон.
— Не я утверждаю это, но ты, доказывая свое всемогущество. В то время как оно небезгранично.
Лой де Гарра скрипнул зубами. Глаза его как-то недружелюбно вспыхнули. Но тут же погасли.
— Да, я понимаю, король сильнее меня. Но, повторю — я в его дела не лезу. Я абсолютная сила лишь на вверенной мне земле. Вот там я всесилен.
Я задумался, но не надолго.
— Тогда смело предположу — крестьяне бегут из твоего баронства.
— Бывает бегут, — его голос окрасился легкой печалью. — Да только бесполезно бежать от меня. Беглых я особо жестоко наказываю. Иногда даже казню. Редко, правда, но бывают особо непокорные смутьяны.
— Ладно, — махнул я рукой. — Жизнь твоя, тебе ею распоряжаться. Равно как и отвечать потом за содеянное.
— Ты пугаешь меня? — опешил барон.
— Нет. Лишь предупреждаю. Причем осознаю — то не мое дело. Просто безответность — она до поры. Она имеет свойство накапливаться, как сила в упругой ветке, которую ты гнешь все больше и больше. В один прекрасный момент удержать ее не хватит сил. И тогда она может больно хлестануть. Причем, чем сильнее гнул, тем сильнее ударит в ответ. Это просто: причина и следствие. И твоя мудрость, которая связывает их и подсказывает меру, когда следует остановиться.
Лой де Гарра снова вызывающе засмеялся, сверкая ровными крепкими зубами. Перо на берете мелко задрожало.
— Мои крестьяне не ветки. Я могу их гнуть, сколько мне вздумается. И девок их загибать так, как захочу. Они… они как глина. Я леплю из них все, что пожелаю.
— Дело твое, — снова пояснил я. — Такие как ты, видимо, тоже нужны.
— Ну вот, — он плавно взмахнул рукой. — И ты признал мою правоту.
— Не совсем, — настойчиво пояснил я. — Я признаю истинность любого явления лишь на данный момент. Раз что-то существует, значит, были причины, породившее это. И для настоящего момента то истина. Точная и совершенная.
— Вроде правильно, — барон туманно улавливал мысль.
Я спокойным голосом продолжал:
— Но она несовершенна для завтрашнего дня, если то не вечные истины. Понимаешь. Сегодня ты жив, здоров, ты упиваешься всесилием и творишь произвол. Но именно это может стать причиной того, что завтра тебя уже не будет.
— Ты снова мне угрожаешь, путник? — наклонился ко мне рыцарь.
— Похож ли я на человека, который угрожает? — переспросил я.
Грязный рваный плащ развевался позади, нечесаные локоны опадали на исхудалые плечи, дырявые сапоги терлись в стременах. На кого я похож?
Лой де Гарра натянуто засмеялся, губы его надменно кривились. Он бегло осмотрел меня и снисходительно заметил:
— Нет, ты похож на священника, который сложил из веток крест и пытается мольбами остановить полчища свирепых завоевателей. Причем глубоко и свято веря в успех такой защиты. А им наплевать на тебя с твоим жалким крестом. Они просто не ведают, что это такое. Хотя у них самих есть свои понятия о святости.
— Нет ничего сильнее слова, — тихо, но уверенно произнес я.
— Ну конечно! — хохотнул он. Пестрое перо снова мелко затряслось. Словно оно само смеялось над хозяином.
— Нет ничего сильнее живого слова, отражающего истину, а не ложь. Это и есть подлинная мысль, — дополнил я. — Даже целое войско можно словом остановить. Слово и приводит его в движение. Ведь полководец отдает приказ. Приказ же есть мысль. Если же полководца убедить в обратном, он прикажет войску стоять. По-моему все очень просто.
— Да, у тебя, смотрю, все просто, — язвительно заметил барон, потирая золотое навершие длинного кинжала. — А я говорю, когда уже на тебя войско идет, то словам твоим уже никто не внемлет. Никого ты ими не вразумишь. На путь истинный никого не наставишь. Тебя попросту затопчут копытами и латными башмаками.
— И здесь можно словом обойтись, — глаза мои загадочно блеснули. — Только нужно знать, к кому его обращать. Разумеется, врагу бесполезно кричать: «Стой». Но если желание твое сильнее желания целого войска, то ты победишь.
— А, ну тебя, пустозвон! — отмахнулся Лой де Гарра. — Чушь какую-то несешь! Не чушь, а ересь! Один против войска! Ну да! А я, болван, не знал раньше, что так можно воевать. И как дурак по привычке дружину свою на границу веду. Где ты раньше был со своей мудростью, а? Пришел, сказал — и войско разбежалось. Все целы и невредимы. Ни крови, ни боли, ни раненых. Красота. Может, еще и слово подскажешь?!
— Можно вообще ничего не говорить, — парировал я, нисколько не тронутый его ехидным тоном. — Потому как самые громкие слова — это поступки, наполненные смыслом. А громче всех гремят обычно пустые бочки.
Барон смерил меня негодующим взглядом, посопел, усмехнулся и отвернулся.
— Потому-то лучше молчать, и не раскрывать до поры всей истины, — едва слышно прошептал я.
Но меня уже никто не слушал. На что я нисколько не обиделся.
Не впервые…
«Кто смотрит вдаль, тот видит больше
того, кто под ноги глядит…».
Хранитель желаний
Дорога петляла между холмов, иногда взбиралась наверх, когда по бокам темнели топкие заводи или озерца. Иногда шла по краю леса, либо ныряла под древесные своды. Время лениво ползло, вместе с кучерявыми облаками, вместе с ярким солнцем. Наш отряд продвигался все дальше и дальше.
Я ехал и приглядывался к барону, принюхивался к его желаниям, прислушивался к его приказам. Да, жесток, да силен. Но таковым уж породил его Творец. И таковым он предстал передо мной. Я нисколько не осуждал, впрочем, как и не приветствовал его взгляды. Он — это он. А я — это я. Потому мы и разные. Но, всматриваясь пристальнее, я видел над его головой странное темное скопление. Будто маленькое грозовое облако неотступно следовало за ним, норовя разразиться настоящей бурей. Обычно такие скопления предвещают беду. Я же обычно не ошибаюсь. Но говорить ничего не буду, иначе снова начнет обвинять меня в необоснованных угрозах. И слово-то какое «угроза». То есть — близость грозы. Близость каких-то серьезных перемен, которые могут оказаться роковыми.
