Усаживаясь перед сыном-вельможей, Нии-но-Ама любезно улыбнулась многочисленным мелким чиновникам в зеленых одеждах и сказала:
— Если позволите, мне бы хотелось ненадолго поговорить с сыном наедине.
Не зная, кого — мать или сына — ослушаться страшнее, писцы и секретари молча поклонились и вышли, тревожно оглядываясь на министра.
Мунэмори досадливо вздохнул:
— Я, конечно, всегда рад тебя видеть, матушка, но, право, ты выбрала не лучший день для посещений.
— Как никогда, верно, сын мой, — сурово ответила Нии-но-Ама. — Я должна была прийти давным-давно.
Мунэмори слегка вытянул шею и испытующе посмотрел на нее:
— Мне жаль: я был не самым преданным сыном, но и ты, верно, понимаешь, что дела государства в последнее время несколько пошатнулись, особенно с уходом отца.
Нии-но-Ама поцокала языком.
— А ты совсем исхудал, — сказала она, заметив, как осунулось его лицо и запали глаза. — С каждым годом все больше походишь на мощи. Тебе нужно жениться. Видно, наложницы морят тебя голодом.
Мунэмори закрыл глаза.
— Матушка, сейчас не время…
— Боюсь, сейчас самое время, — холодно отрезала Нии-но-Ама. — Уже давно пора. Глупа же я была, что не видела этого. — Она подобралась ближе и вперила в него свой особый взор, каким обыкновенно осаживала Киёмори в минуты его неправоты. — Что у тебя за связь с Син-ином? Куда ты девал Кусанаги?
Мунэмори выпучил глаза и побелел как полотно.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Очень даже понимаешь — вон как побледнел. Что за уговор у тебя был с Сигэмори, тот, что сорвался?
Мунэмори отвел взгляд.
— Сейчас это уже не важно.
— Как ты можешь так говорить? Как смеешь ты лгать мне! — вспылила Нии-но-Ама. — Не важно? Ты, самый могущественный человек в государстве — одно это, поверь, меня ужасает невыразимо, — заявляешь, что иметь дело со злыми духами и волшебными мечами — пустяк?
Мунэмори стиснул свой министерский жезл.
— Матушка, умоляю: говори тише! Для Тайра сейчас времена опасные. К чему задавать пищу для толков?
— Маппо грядет, а ты суетишься из-за каких-то сплетен? Мунэмори закатил глаза:
— Жаль, ты их не слышала — гонцов с востока. Наши войска одерживают победу за победой над сподвижниками Минамото. А о чем говорят люди? О том, что одного из полководцев Тайра убило молнией — это-де кара богов. В провинции засуха, а винят опять нас. У меня на руках указ, подписанный Го-Сиракавой, а мы не можем собрать людей, чтобы разбить Минамото, — все считают, будто государь-инок написал его по принуждению. Прав был отец: нельзя позволять людям трепать языками.
— Но ты-то треплешь им, вместо того чтобы ответить на мои вопросы.
Мунэмори снова вздохнул, и тихо заговорил:
— Сигэмори знал о двойнике Кусанаги, хранящемся в Исэ. Он надеялся, что мы сможем подменить меч подделкой и вернуть Кусанаги в море. Но тем днем, когда я принес ее во дворец, мне стало дурно. А потом случился ураган и землетрясение. Верно, наша затея была неугодна богам. Вот и все, что я могу тебе сказать.
— Любопытное совпадение: ты был рядом с Кусанаги в тот самый день, когда разыгрался ураган.
— Это не совпадение. Разве я не говорил, что боги так выразили свое недовольство?
— А куда подевался меч-двойник?
— После землетрясения я тотчас отослал его обратно в Исэ.
— Ты уверен, что вернул именно его, а не настоящий Кусанаги?
Мунэмори молчал, все больше хмурясь и поджимая губы.
— Какая разница? — взорвался он наконец. — Это всего-навсего меч, символ власти! Пока он при императоре, все хорошо. Да и попади он в Исэ — что в том вреда? Сохраннее места не сыскать.
— От кого сохраннее? Мунэмори смотрел в сторону.
— От всех, кто способен употребить его во зло.
— Кого же, например? Мунэмори не отвечал.
— От меня, может быть? Или от Син-ина?
— Син-ин, — с нажимом процедил Мунэмори, — это сказка. Отговорка для преступников, желающих свалить вину на другого.
— Еще лучше, — сказала Нии-но-Ама. — Твоя сестра говорит, что этот самый дух пытался овладеть ее сыном, когда она разрешалась от бремени в Рокухаре. Приехала она к нам по твоему совету. Едва ли императорские родины можно назвать преступлением, в котором надо кого-то винить. Дух был поистине могуч — я это чувствовала.
Мунэмори очень бережно уложил жезл своего ведомства на подушечку рядом с собой.
— Послушай, матушка. Все это в прошлом. Сейчас же нас куда больше волнует настоя…
— Ты служишь Син-ину? — оборвала его Нии-но-Ама. Мунэмори воззрился на нее:
— Я не служу Син-ину. Есть такие, кто говорит обратное: будто Син-ин служит нашим врагам. Теперь, если позволишь, мне больше нечего тебе сказать.
Нии-но-Ама поднялась.
— Не понимаю я мужчин этого рода. Ни один из вас мне не доверял, хотя я могла во многом помочь. Твой отец не послушал меня — а теперь помилованные им дети ополчились против нас. Сигэмори не успел разобраться с Кусанаги, как умер. Вот и ты меня не слушаешь. Чем придется расплачиваться за твое упрямство? Впрочем, я, кажется, знаю.
— Всего хорошего, матушка. Нии-но-Ама смерила сына долгим взглядом.
— Что ж, быть посему. — Она поклонилась и вышла со всем изяществом, на какое еще были способны ее старые ноги, ни разу не оглянувшись.
Месяц сменялся месяцем, а дела в провинции шли все хуже. Дождей выпало мало, рис в полях не уродился. Воинам в отдаленных землях стало не хватать провианта, и наступление мятежников приостановилось.
В надежде вернуть стране процветание в середине седьмой луны изменили девиз эпохи — наступили годы Ёва, Сохранения мира. Мунэмори объявил помилование царедворцам, что бежали два года назад, и регент вместе с главным министром, вернувшись из ссылки, прибыли на поклон во дворец государя-инока Го-Сиракавы.
Весь год ходила молва, будто в храмах и святилищах тайно молятся за погибель клана Тайра — в отмщение монастырей Нары.
Пришла зима, а за ней — новый год, второй год эпохи Ёва, но положения в столице это не изменило. Риса в амбарах недоставало, на улицах появилось великое множество голодающих. Стражники Сыскного ведомства не успевали собирать трупы, начался мор. Люди, даже высокородные, боялись выйти из дому в страхе, что духи погибших заразят их болезнью. К концу четвертой луны правительство императора разослало обильные дары в двадцать два святилища поблизости от столицы, дабы умилостивить богов. Месяцем позже, видя, что новая эпоха не принесла избавления от бед, было решено переименовать ее повторно — начались годы Дзюэй. Однако и это не помогло. Засуха продолжалась. Пришла удушливая летняя жара, и все, кто мог, покинули столицу ради прохлады окрестных гор. Те же, что остались, распродали все ценности, чтобы купить риса, а не имевшие ценностей нищенствовали и побирались на улицах. С наступлением холодов дома стали рубить на дрова для обогрева. Грабили даже окрестные храмы. Родители умирали, отдавая последние крохи детям, влюбленные гибли, стараясь спасти друг друга.
