В ответ зазвенел срывающийся на визг голос:
— Дядька, пусти! Пусти, тебе говорят!
Больцано, забыв об осторожности, кинулся на звук голосов.
Аосто стоял у пещерки и держал извивающегося мальчишку лет десяти. Не заламывал рук — чего там заламывать? — а держал за ухо, словно сторож, поймавший мелкого воришку. Мальчишка извивался и норовил пихнуть противника ногой.
— Гляньте, сударь, — воскликнул Аосто. — Это же Радим, мальчик на побегушках из таверны! Я ещё гадал, куда он делся. Среди мёртвых его нет, среди живых — тоже. А он во куда ускакал!
Больцано подошёл, глянул пристально. Теперь, под прямым взглядом было видно, что магические способности у парня есть, но слабенькие и неявные. Его бы в хорошие руки, к строгим, но любящим родителям, к приятелям, от которых и тумаков можно получить, но беззлобных, просто от широты души, и вырос бы человек, не знающий, что гнездится в нём тёмная сила. А что делать теперь, когда парень знает, кто он такой, и уже применил свои способности, чтобы поквитаться с теми, кто день за днём нещадно гонял его, забывая сказать хотя бы доброе слово?
— Хозяина ты убил? — спросил Аосто, встряхнув мальчишку так, что у того зубы ляскнули.
— Не убивал я никого, они сами померли! — завопил мальчишка, привычно жалобным голосом. — Пустите меня, чего ухи дерёте, я вам ничего не сделал!
— Откуда ты их взял? — спросил Больцано, показав Радиму скляницу, в которой копошились пришедшие в себя паучки.
Радим затравленно поглядел на мага и ничего не ответил.
— Мне что, два раза повторять?..
— Пусть этот ухо отпустит. Мне хозяйских заушений хватает, чтобы ещё посторонние ухи крутили.
— Отпусти, — приказал Больцано. — Он уже никуда не убежит. И захочет, да не сможет.
— А где тёмный маг? — спросил Аосто.
— Вот он и есть. Кто бы мог подумать?.. У детей колдовских способностей быть не должно, а то малец, не подумавши, со всеми своими обидчиками так поквитается, что те и костей не соберут. А этот, видать, повзрослел прежде времени. Солоно у хозяина приходилось?
— Спрашиваешь… — хмуро ответил Радим, растирая накрученное ухо.
— За это и убил?
— Никого я не убивал. Я ночью сплю, из чулана не вылажу, если хозяин не поднимет. Ничего я не видел, и почему они померли — не знаю.
— Пауки твои?
— Пауки сами по себе. Делать мне больше нечего, только на пауков любоваться. У меня в чулане пауки в каждом углу сидят.
— Но уж не такие.
— А мне без разницы…
Разговор начинал идти по кругу, и Больцано прибег к решительному средству:
— Ты хоть знаешь, кто перед тобой? — просил он, кивнув на Аосто.
— Да уж знаю, видал его, когда во дворе мужики топорами посеклись.
— А теперь он по твою душу приехал. Хозяин-то умер злой смертью, да и не один, а с женой и слугами. Только ты жив и остался, так что тебе и ответ держать.
— Не знаю я ничего, и никого не убивал, я спал, а они сами померли, — затянул мальчишка на привычный лад, но Больцано не дал закончить.
— Ты голову мне не морочь, вина твоя вся на ладони. Отвезут тебя в город и, как отравителя, посадят на кол.
— Уж лучше на колу сидеть, чем тая каторга…
Мальчишку, кажется, ничто не могло прошибить.
— А кто я такой, ты знаешь?
— Да кто б ты ни был, лишь бы не был.
— Так вот, я волшебник и могу тебя от этого человека забрать себе. Но ты мне врать не смей, я твои враки вижу прежде, чем ты их придумывать начнёшь.
— Волшебник… — презрительно протянул Радим. — Меня уже один такой обещался в ученики взять. И где он? Ушёл и забыл.
— В ученики я тебя брать не собираюсь, — Больцано видел, что парень чувствует в нём чуждую силу и, значит, обман распознает сразу, — а от закона спасти могу. Вот и выбирай, где тебе приятней — у меня или на колу?
— На колу сидеть хоть и больно, да не долго, а вы, поди, на всю жизнь запрёте.
— От меня на кол никогда не поздно, а вот с кола ко мне уже не соскочишь, так что думай веселей. Ко мне хочешь попасть — правду отвечай.
— Ну?.. — сдался Радим.
— Где пауков взял?
— Из грязи скатал.
— Ну-ка, скатай ещё одного.
Радим развёл чумазыми руками.
— Тута грязи нет, чисто кругом.
— А на постоялом дворе есть?
— Было маленько, так я всё в шарики скатал, из которых пауки вылупились.
Больцано глянул на Аосто. Тот ничего не понимал.
— Место, где оборотня завалили, далеко?
— Порядочно. Но нам всё равно в ту сторону идти, куда парня ни поведём, а тракта не миновать.
— Слышал? Ну так, вставай, пошли.
— Я в гостиницу не вернусь, — сказал Радим. — Лучше сразу на кол сажайте.
— На кол успеешь. А в гостиницу нам и не надо, сам же сказал, что грязи там не осталось. Вот мы и поищем такое местечко, где грязи много, там и покажешь своё умение.
Больцано ослабил магические путы, позволив Радиму встать, и все трое направились в обратный путь.
Место, где странствующие маги завалили оборотня, внешне ничем не отличалось от всякого другого, но перед магическим взором представал полный разгром. Тварь хотели взять живьём, об этом свидетельствовали следы нескольких ловушек, но волкулак, битый и тёртый, сверхъестественным чутьём угадал их и, развернувшись, пошёл на загонщиков, так что тем оставалось только убить чудовище или погибнуть самим. Охотники свою неудачу выдали за победу, и округа до сих пор радуется избавлению от оборотня, не замечая, что скверна, вытекшая из убитого, отравляет людские души. И ничего не поделаешь, каждый светлый маг, ступив на путь борьбы с силами зла, совершает ошибки, из-за которых количество зла в мире только увеличивается.
— Тут тебе грязи хватит?
— Да уж как-нибудь… — Радим уселся прямо на землю, поплевал на ладонь и принялся водить по мокрому указательным пальцем.
Больцано напряжённо следил за его действиями. Он ожидал проявления новых, прежде незамеченных сил, но в Радиме и теперь не замечалось ничего, кроме чуть тлеющей искры тёмной магии, какой даже на серьёзную порчу недостанет. Обычно тёмных магов такого уровня Больцано оставлял в покое, предупреждая лишь, что в следующий раз снисхождения им не видать. И большинство чародеев, напуганные, никогда больше не проявляли свои ничтожные силёнки. Но сейчас под слюнявым пальцем забитого мальчишки мёртвая скверна начала обретать структуру, смертная обида и тоска мальчишки одушевляли её, возвращая к подобию жизни то, что разрушили неловкие охотники. Через минуту на ладошке лежал лоснящийся чёрный шарик, пока ещё не растопорщивший ножки, но уже живой и готовый убивать.
