— Постой, куда ты! Соколко, ты сперва! — Десятник махнул одному из кметей на реку. — А мы после тебя.
— Первым уж я тогда, — сказал русоволосый. — А вы за мной.
— Да погоди, ишь заспешил! — ворчливо крикнула бабка Любица и принялась суетливо шарить в узлах и мешках, которыми была увешана вся спина ее рыжей кобылы, так что старуха сидела словно на возу.
Из груды поклажи она извлекла белый княжеский калач и завозилась, пытаясь слезть на землю. Двое кметей сняли ее с седла, и старуха подошла к бурлящей воде. Пустив калач в воду, она быстро забормотала, кланяясь стремительной реке:
— Прими, Кошица-матушка, калач румяный, пусть будет наше угощение и воде, и рыбам, и солнцу, и месяцу, и Водяным, и водяницам, и бродницам, и жальницам, и чтоб как калач круглый катится, так и мы гладко да быстро через реку переправилися!
Калач мгновенно умчался и исчез в водовороте — надо думать, река и ее многочисленные обитатели благосклонно приняли угощение. Да только хватит ли им на всех?
Смолятичи терпеливо ждали, пока старуха умилостивит брод и всех его хозяев, а дебричи обменялись быстрыми насмешливыми взглядами. Они-то, видно, никаких жертв не приносили.
— Ну, может, теперь… — с ворчливым удовлетворением бросила Любица и заковыляла к своей кобыле. — Ох, беды наши тяжкие…
Двое кметей ждали рядом, чтобы посадить ее назад на узлы, но смуглый молчаливый дебрич подъехал и взял кобылу за повод.
— Намокнешь, бабушка, — сказал он. — Ростом твоя кобыла не вышла для таких переправ, на ней только через лужи ездить. Садись-ка ты к кому из своих, кому лучше веришь, а я твою кобылу переведу.
Старуха хотела было возмутиться, но дебрич говорил так почтительно и вместе с тем так уверенно, что нянька сочла за лучшее признать его правоту.
Русоволосый дебрич уже въехал в воду, позвякивая плетью над ухом коня, которому совсем не хотелось опять лезть по самое брюхо в эту пронзительно-холодную, липкую от грязи, сильно толкающую в бока и норовящую опрокинуть воду. Вслед за русоволосым несколько глиногорских кметей стали перебираться, правя под углом, чуть выше по течению, как их провожатый.
Дебрич первым выехал на берег возле старой кривой березы с черным пятном чаги на стволе. Его товарищ уже довел кобылу старухи почти до середины реки, а сама Любица, сидевшая позади седла одного из смолятинских кметей, покрикивала на него, требуя вести кобылу поосторожней. Кудрявый светловолосый парень тем временем подмигнул челядинке княжны.
— А ты, краса девица, поезжай со мной! Я тебя как лебедь на тот берег перевезу, и ножек не замочишь!
Девка не удержалась от улыбки в ответ — дебрич был так хорош собой, такой веселый задор играл в его голубых глазах, что ни одно девичье сердце не устояло бы. А четвертый, что предложил проводить их, подъехал к княжне.
— Берись, — предложил он Рьяну, кивая на повод ее коня. — А я с другой стороны возьмусь. А ты, боярышня, держись крепче за гриву.
Он глянул на Даровану, и взгляд его темных глаз вдруг уколол ее горячим лучом прямо в сердце, ей стало и тревожно, и спокойно разом, если так вообще бывает. Словно ее охраняет от чего-то огромный страшный зверь. Он и тебя пугает, но и никакую другую беду не подпустит. «Да что они за люди-то? — вдруг подумалось Дароване. — Длинноволосые… Не нежить ли лесная прикинулась?»
Пристальным взглядом обежав одного, другого, третьего, она все же успокоилась. Никто из четверых не был одноглазым или одноруким, у всех на оружии блестело серебро, к которому нечисть и близко не подойдет. Сильная смуглая рука, державшая повод ее коня, была украшена тяжелым серебряным браслетом со старинным витым узором. Нет, не могут они быть нечистью. Облегченно вздохнув украдкой, княжна крепче вцепилась в гриву своей лошади.
— Вот так! — одобрил ее дебрич. — А коли что — лошадь оступится, водой плеснет, — не бойся и руками не маши, я тебе упасть не дам.
Дарована согласно кивала. Непонятно почему, но смуглый дебрич внушал ей доверие.
Светловолосый парень с челядинкой были уже на середине реки, половина кметей переправились, человек шесть стояли в воде по обе стороны брода, ожидая, пока проедет княжна. Крепко держа с двух сторон повод рыжей кобылы, Рьян и дебрич повели ее в воду. Дарована подбирала ноги, глядя, как пенящиеся грязью коричневые струи поднимаются все выше, все ближе к ней. Кобыла упрямилась, не хотела идти, но сильная рука дебрича тянула ее вперед.
От вида бегущей так близко воды у Дарованы начала кружиться голова, а они не добрались еще даже до середины. Княжна закрыла глаза, и вдруг ее сильно тряхнуло. Напуганная кобыла дернулась и попала ногой в яму на дне; мигом открыв глаза, Дарована невольно вскрикнула. Еще сильнее напуганная ее криком, кобыла забилась, словно хотела в то же мгновение как-нибудь выпрыгнуть из этой холодной сердитой воды; княжна покачнулась в седле.
— Э, волчья сыть! — яростно крикнул дебрич, силясь сдержать кобылу, но и его серому жеребцу приходилось нелегко, его тоже толкала стремительно бегущая река.
Любица и девка на том берегу подняли истошный вопль, увеличивая общее замешательство, кмети хотели было помочь, но не знали, как подступиться.
Кобыла била копытами, обливая Даровану, дебрича и Рьяна волнами грязной холодной воды, двое мужчин пытались усмирить ее и тянули вперед. Жмурясь, Дарована изо всех сил цеплялась за косички мокрой гривы; ей отчаянно хотелось кричать от страха, но она не кричала — берегла силы.
И вдруг она почувствовала, что кожаный мешок, привязанный возле самого ее седла, быстро пополз вниз. Видно, в этой суматохе он отвязался или порвался ремешок — и он уходил в воду.
Забыв обо всем, Дарована выпустила из рук гриву и вцепилась в мокрый, скользкий кожаный бок мешка. Ведь в нем была та самая Макошина пелена, под которой она родилась, вышедшая из рук самой богини, ее оберег, важнейшая святыня всего племени смолятичей. Потерять ее для Дарованы было страшнее смерти — она даже не думала об опасности для себя, просто забыла о ней, стараясь спасти пелену. Рухнуть вместе с ней в воду казалось лучше, чем упустить и потерять навегда.
— Стой! Куда! Да держись! Ах, Ний[181] поганый! — орал Рьян, пытаясь дотянуться до княжны, но она склонялась в другую сторону, а кобыла все билась, ржала, вскидываясь и разбрызгивая воду.
А Дарована ничего не слышала, силясь удержать в озябших руках скользкий бок мешка. Намокнув, тот стал тяжелее камня и потянул ее за собой. Видя, что грязная бурлящая вода стремительно кинулась ей навстречу, ощущая ее пронзительно-холодное дыхание у себя на лице — словно дыхание смерти! — Дарована кричала, сама себя не слыша, но не выпускала мешка — если спасаться, так только вместе с ним.
