«Знал», потому что Ренунцио заставлял его говорить то, что ему хотелось услышать, — вот что понял Майлз. Инквизитор перечислял имена высокопоставленных чиновников — верховного бейлифа гвардии Защитника, армейского генерала, троих министров, еще кого-то — этого имени Майлз прежде не слышал, но не сомневался, что речь идет о человеке, занимавшем высокий пост. Правда то была или нет, но теперь Ренунцио получил показания, которые мог использовать против них. Наверняка он не станет торопиться с их обнародованием, заявит, что требуются еще более веские доказательства их вины, которые он надеется получить от других узников, но на самом деле будет выжидать, пока ему не представится возможность использовать этим самые «показания» как орудие в непрестанных интригах в высших эшелонах власти, дабы затем самому выхлопотать себе тепленькое местечко. Майлз понял, что Ренунцио метит в министры, но не желает утруждать себя годами рачительного служения и чередой испытаний.
Инквизитор пытливо всмотрелся в глаза Майлза. Глава повстанцев старался сохранять бесстрастное выражение лица, но все же Ренунцио, похоже, что-то заметил, поскольку его глазки весело сверкнули.
— Накопленный опыт доказывает, что подобные злодеи, как правило, затевают покушения в одиночку, — признался он. — Приводят их к такому поступку тоска, горечь, обида или еще какая-то иная причина. Я бы предпочел, чтобы ты во всем сознался добровольно, тогда у меня будет больше оснований поверить тебе.
Однако блеск его глаз, взгляд которых был устремлен к Майлзу, выдавал совсем другие чувства.
— Но зачем же тогда вы так долго терзали его? — внутренне содрогаясь, спросил Майлз.
— Как — «зачем»? Затем, чтобы дать страже время собрать горожан на казнь, естественно! А также для того, чтобы тело его было так изуродовано, чтобы наши добропорядочные граждане ужаснулись, и впредь никто из них не осмелился бы покуситься на жизнь нашего возлюбленного Защитника и вообще не помыслил о нем дурного. Пойдем, ты тоже должен это увидеть!
И Майлз пошел, потому что деваться ему было некуда: стражники тащились за ним и Ренунцио по пятам. Железная дверь, часовые, три пролета лестницы с осклизлыми каменными ступенями, еще дверь толщиной в шесть дюймов, обитая медью, за ней — еще один часовой, темный коридор, новая дверь с маленьким зарешеченным окошком, за ней — двое часовых, а потом — просторный внутренний двор, а дальше — городские кварталы. Три дороги сходились к широкой площади. Площадь была запружена народом. Здесь толпились купцы в мешковатых холщовых рубахах — наверное, их согнали сюда прямо со складов, где хранились их товары, торговцы в заляпанных фартуках, домохозяйки — в фартучках поаккуратнее. Некоторые держали в руках кто поварешку, кто ухват. Самые простые, самые обычные люди… Майлз видел только первые шеренги солдат, выстроившихся позади толпы вдоль ближнего края площади, но он знал, что солдаты повсюду, что это они согнали народ на площадь из домов и лавок.
Горожане либо затравленно молчали, либо приглушенно переговаривались. Ренунцио дал знак стражнику, стоявшему на высоком балконе с железным поручнем, а тот дал знак толпе. То тут, то там начали раздаваться выкрики:
— Изменник! Изменник!
Остальные горожане, понимая, в чем спасение для них самих от ареста, стали подхватывать эти выкрики, и вскоре кричала уже вся площадь. Крик нарастал, начал жить как бы сам по себе, и даже те люди, которым было ненавистно устроенное сборище (а таких было большинство), сами не заметили, как начали вопить вместе с остальными — со злостью и даже — о ужас! — с радостью:
— Изменник! Изменник! На виселицу изменника!
Ренунцио ухватил Майлза за шею и заставил поднять голову.
— Смотри! — прошипел инквизитор, и Майлз не мог не повиноваться. Взгляд его так и так был прикован к вершине крепостной стены.
Там из стены торчал железный брус, а с его конца к парапету свисала веревка с петлей. Стражники подтолкнули к краю стены еле державшегося на ногах человека, набросили петлю ему на шею. Один стражник ударил его в живот, несчастный согнулся пополам от боли и хотел этого или нет, но увидел разверзшуюся под ним пропасть глубиной в пятьдесят футов. Это был убийца-неудачник. Он страшно закричал от страха, но крик его стал поистине душераздирающим, когда тяжелый сапог другого стражника толкнул его с такой силой, что он перелетел через парапет и повис на веревке, затянувшейся на его шее. Крик его сразу затих.
В последнее мгновение Майлз дернулся, стараясь отвести взгляд, но Ренунцио держал его крепко.
— Вот она — твоя судьба, — прошипел он с присвистом, — если только ты не скажешь мне того, что я желаю узнать.
Майлз смотрел на болтавшееся на веревке тело несчастного мятежника, на его кровоточащие раны и ожоги — следы пытки каленым железом.
— Да, — прошептал он, ненавидя себя лютой ненавистью. — Да, я скажу вам. Я скажу вам все.
— Вот и славно, вот и умница, — оскалился Ренунцио и ласково потрепал Майлза по спине, после чего развернул его обратно, к тюрьме. Главарь повстанцев испытывал жуткое, ни с чем не сравнимое чувство вины: он подозревал, что Ренунцио не стал бы так долго и изощренно мучить несчастного, не старайся он заставить Майлза сдаться.
Но это ему, конечно же, не удалось. Майлз столь же старательно разыгрывал собственное представление, сколь Ренунцио — свое. Он вовсе не ожидал, что инквизитор будет долго догадываться о том, что исповедь Майлза — всего-навсего вымысел, нечто наподобие баллады, какую бы смог спеть менестрель, но чем дольше бы Майлзу удалось протянуть время, тем меньше его соратников было бы схвачено властями.
Он понимал, что революция проиграна, что ей конец. Они проиграли, не успев нанести ни одного удара Защитнику. Его последний приказ гласил: всем бежать в леса и горы. И чем больше он будет играть с Ренунцио в его игру, тем больше мятежников спасется.
Майлз вскрикнул — его груди коснулся раскаленный докрасна железный прут. Эта боль оказалась куда страшнее той, от которой он страдал целые сутки — целые сутки он был растянут на дыбе по приказу Ренунцио.
Страшное жжение немного утихло. Майлз увидел, как палач отводит в сторону раскаленный прут. О ужас! Он и не ведал, что бывает такая боль!
— Не верю ни единому слову, — хмыкнул Ренунцио и, сверкая глазами, уставился на Майлза. — Город в лесу, набитый умалишенными? Чушь! Бред собачий! Неужели ты думаешь, что я дурак набитый, чтобы поверить в такие россказни?
— Но это правда! — вскричал Майлз. — Рыцари исцелили их от безумия, научили, как стать магистратами и шерифами, и послали, чтобы они подменили настоящих магистратов и шерифов!
