Может, менестрель сказал бы точно, на какие полтона и в какую сторону изменились звуки, стали непривычными, а потому — жуткими. И запахи. Трава пахла неправильно. Не сырой росяной свежестью, не нагревшейся на солнце лебедой или медовым луговым разнотравьем. Она сочилась тонким, едва уловимым запахом… крови, от которого сами собой шевелились волосы на затылке, а рука против воли тянулась к мечу.
Но ничего не происходило: светило солнце, ветерок обдувал волосы, шевелил волнами траву, и как Гуннар ни вглядывался в эти равномерные волны, не замечал ничего подозрительного. «Просто запах, — сказал он себе. — Почему бы в ином мире траве не пахнуть вот так». Но нутро слушаться разума не собиралось, и Гуннар продолжал настороженно озираться по сторонам.
Наверное, это и спасло, когда, выйдя из темноты, Гуннар обнаружил в каком-то десятке ярдов от себя здоровенного льва. Одного, хвала Творцу. Несколько мгновений человек и зверь озадаченно таращились друг на друга, а потом лев прыгнул — высоко, точно мышкующая лиса. Гуннар шагнул навстречу, пригнувшись, и обеими руками вонзил меч ему в грудь. Неумолимая сила инерции опрокинула его на спину, но, приземлившись и накрыв Гуннара собой, лев лишь сильней насадился на сталь. Зверь взревел, отскочил в сторону, тут же рухнул, снова, с мечом в брюхе, пополз к человеку. Гуннар достал нож, но тут из темноты появилась Ингрид. Лев еще раз взревел и издох.
Гуннар медленно вернул нож на место, выпрямился.
— И это все? Мы снова в нашем мире?
Ингрид кивнула.
Гуннар зачем-то оглядел себя, ругнулся: спереди дублет в крови, сзади наверняка перепачкан травой.
— Чтоб я еще раз пошил себе новую одежду…
Ингрид усмехнулась.
— Понимаю, но с голым задом неудобно. — Она тронула ногой бок льва. — Знатная добыча. Шкуру заберешь?
— Для начала я бы меч забрал, — буркнул Гуннар. Огляделся — в паре шагов валялась сумка, сам не понял, когда сбросил. Кровавый след на выцветшей до почти желтого траве. Он перевернул на бок тушу, обнаружив, что клинок вошел в грудь зверя почти по самую рукоять.
— Отличный удар, — похвалила Ингрид.
Гуннар деревянно кивнул. Сердце медленно успокаивалось, и он только сейчас сообразил, что взмок вовсе не от страха — точнее, не только от страха — но и потому, что здешняя осень была теплее иного лета в Белокамне. Успел отвыкнуть. И пахло здесь не только развороченным звериным нутром, но и морем. Да и само оно — вон, в полулиге отсюда. На плоской, словно стол, степи все как на ладони…
— Ну так возьмешь? — повторила Ингрид.
— Все равно трофеем не похвастаться. — Ему несколько раз недвусмысленно дали понять, что болтать об этом путешествии не стоило.
— Как будто это будет первый трофей, которым ты не похвастаешься, — хмыкнула она.
Гуннар улыбнулся. Помимо воли представилось обнаженное тело и рассыпавшиеся золотистые волосы поверх золотистого же львиного меха. Тело тут же отозвалось. Мысленно ругнувшись, он торопливо присел над тушей, чтобы Ингрид не заметила ничего лишнего. Провел руками по жесткой шерсти. Отчего бы и не взять. Свежевать шкуры он умел, и выделывать тоже — научился в первую зиму после побега, когда его, избитого до полусмерти за неудачную попытку стащить курицу, подобрал и приютил живший отшельником в тамошних лесах охотник. Точнее, браконьер. Его повесили по весне люди владельца тех земель. Гуннар ходил проверять силки, и, вернувшись, обнаружил сгоревший дом и болтающееся на ветке тело с высунутым языком.
— Сколько мы тут пробудем? — спросил он, отгоняя дурное воспоминание.
— Неделю. Иначе не объяснить, как мы обернулись до Литсвеня за шесть дней.
— За неделю стухнет.
Выделывать шкуру как следует прямо здесь он бы не взялся: хоть и понадобится не так много, но и того нет.
— Что нужно, чтобы не стухло?
— Соль. Но это дорого. И лед.
— Здесь-то соль — дорого? — Ингрид мотнула головой в сторону моря. — Сколько нужно?
Гуннар оглядел зверя.
— Стоуна должно хватить.
Она немного поразмыслила, глядя на солнце.
— Сам справишься? Я бы пока сходила в город за солью. И поискала постоялый двор.
Он осмотрелся. До города не меньше лиги: над горизонтом торчали только макушки башен, судя по всему, сторожевых.
— Кого и что здесь нужно опасаться?
— Диких зверей, местные здесь редко бывают, незачем. По ту сторону города — река, там и виноградники и леса, а тут…
Может быть, и тут были леса, но сперва выжгли подсеку, а потом земля перестала родить.
— Справлюсь.
Насколько он помнил, львы охотятся поодиночке. Но лучше положить поближе взведенный самострел.
— А тебе самой помощь не понадобится?
Ингрид широко улыбнулась. Ну да, нашел кого об этом спрашивать.
— Я была уже тут однажды. Люди как люди.
— А язык? — полюбопытствовал Гуннар.
— В таких местах, как это, серебро и золото куда красноречивей слов, — снова улыбнулась она.
Он потянулся к сумке, отдать деньги, но Ингрид только покачала головой, подхватив свою. Видимо, сочла, что на сегодня у нее хватит, а делами они займутся завтра. Гуннар спорить не стал. Снова огляделся: на кого-то же этот лев охотился? Ладно если на пугливых антилоп, а ну как на кого-то вроде зубров, что водились на юге западных лесов? Нет, судя по следам, на кого-то мелкого и легкого… вроде того стада, что маячит у горизонта, толком отсюда не разглядеть.
Из норы высунулся суслик, замер, почти по-человечески сложив лапы на животе. Пугать зверька Гуннар не стал. Скинул куртку. По-хорошему и рубаху бы снять, но даже в окрестностях Белокамня первый летний поход для Гуннара каждый год оборачивался обгоревшим до облезающей кожи лицом, так что подставлять спину этому солнцу было бы верхом глупости.
Работа спорилась — сколько лет прошло, а руки помнили. Освежевав тушу, Гуннар рассудил, что незачем оставаться рядом с несколькими десятками стоунов мяса, которое наверняка вынюхали все окрестные падальщики: чтобы в этом убедиться, достаточно было глянуть в небо. Так что он перебрался почти к самому морю, разложил шкуру на очень кстати подвернувшемся плоском камне и начал соскабливать жир. Там его и нашла Ингрид спустя несколько часов.
— Я бы ополоснулась, — сказала она после того, как они вдвоем уложили густо пересыпанную солью шкуру в кожаный мешок. Ингрид пообещала сотворить и лед, только уже на постоялом дворе. — Жарко. А тебе?
Гуннар помедлил. Он бы тоже не отказался освежиться, и рубаху сменить. В который раз огляделся — ни души, только на тушу слетелись вороны. И все же… Целое состояние в сумке.
— Хорошо бы. Но только по очереди.
— Тогда давай ты первый. И можешь не торопиться, спешить нам некуда.
Если появится кто серьезный, у Ингрид оружие всегда при себе.
Гуннар не отказал себе в удовольствии несколько раз нырнуть и в охотку поплавать — не забывая, впрочем, поглядывать на берег. А потом еще в одном — понаблюдать, как Ингрид, нагая, совершенно не стесняясь, выходит из воды. Поймав его взгляд, она широко улыбнулась.
— Дразнишься? — улыбнулся в ответ Гуннар.
Она рассмеялась, он тоже. Неторопливо отвернулся, оглядывая степь — все хорошо в меру, поглазел, и будет.
* * *
Петелия была такой же огромной, как Белокамень. Местные, и мужчины, и женщины — сплошь чернявые, глазастые и носатые — носили что-то очень похожее на исподние рубахи, надетые в несколько слоев друг на друга. Чем богаче казался человек — ярче цвета, больше вышивки, жемчуга и камней на одежде — тем длиннее были одеяния. Но так же, как в Белокамне, никто не тыкал пальцами в чужеземцев одетых, по здешним меркам диковинно. Тем более что чужеземцев здесь было немало: кто только не толпился у ворот. Узкоглазые низкорослые люди из восточных земель, в длиннополых одеждах с широкими рукавами и широким же поясом, плотно облегающим стан. Широколицые курносые белобрысые обитатели северных лесов, одетые почти так же, как местные. Четверо с совершенно черной кожей, с головы до ног завернутые в пеструю ткань — Гуннар едва не разинул рот, точно деревенщина на ярмарке, увидав этакое, и потребовалось изрядное усилие, чтобы не таращиться.
