И все‑таки спутал… Спутал, и даже цвет другой примерещился!
С‑сука… Как же глубоко она меня зацепила‑то, тварь! Ведь уже несколько часов прошло. Первый слепой ужас отступил. Я надеялся, что и остатки вымоет из меня за пару часов… А выходит, не вымыло. Что‑то зацепилось в глубине, пустило корни.
И это всего шлепок… Простой шлепок, издали… А я…
Я поежился, хотя в машине было тепло. Раньше со мной такого не случалось.
И таких сук — одним дальним шлепком так зацепила! — я тоже раньше не встречал.
Рука сама потянулась к бардачку. Я отбросил крышку. Нащупал рукоять. Привет, Курносый. Один раз ты спас мне жизнь. Может быть, и еще раз сможешь?
Я посидел, лаская пальцами деревянную накладку на рукоятке, гладкий титановый барабан. Металл под пальцами отзывчиво согревался. Мало‑помалу и я пришел в себя. По крайней мере, руки перестали трястись.
Я сунул Курносого в карман плаща — теперь можно, теперь эта сука далеко! — и тронул передачу. Вырулил на дорогу.
Чем быстрее доберусь до города, тем лучше. Там будет легче.
Там — легче!
* * *
Солнце залило светом и согрело осенний мир, когда по краям трассы пошли пригороды Смоленска. Потом и сам городок. Наконец‑то!
Я сбросил скорость до почти черепашьей — верст сорок в час, не больше. И медленно полз по городу. С почти физическим наслаждением, — после трех дней пустоты, тишины и холода.
Теплый дом. Скопление жизни…
Вроде бы неказистый городок. Муравейного типа: малоформатный, насквозь панельно‑прямоугольный — долгая память о войне, которая почти стерла старый город… Но мне нравится. Бог его знает, почему — уютный он, что ли.
Может быть, как раз из‑за этой панельной простоты и скученности. Все квартирки крошечные, похожи одна на другую, как близнецы‑братья. Всё близко‑близко, все бок о бок, круглые сутки шум, гам, суета… Жизнь.
Здесь есть жизнь. Есть что‑то согревающее душу — что‑то теплое и родное, во всех этих неказистых житейских мелочах.
Я медленно вел «козлика» по городу, всем телом впитывая это живое тепло. По капле выдавливая из себя страх, стянувший внутренности в тугой холодный комок. Это всегда помогало. Вымывало из меня и холод отчаяния, и последние крупинки страха — если они еще оставались к тому времени. Всегда, но не сейчас. Страх никуда не уходил.
Только хуже, второй волной накатывал. Потому что, быть может, не такой уж он беспричинный. Если эта сука легко смогла так глубоко зацепить меня…
Да, если сразу не догнала, то теперь, в Трех сотнях верст, меня не отыскать другой чертовой суке. Любой из тех, с которыми я сталкивался раньше. Те не смогли бы. А вот эта…
Ох, достанет меня эта сука. Достанет…
Я дернул головой. Бред, бред, бред! Ну как она меня достанет здесь, в трех сотнях верст?! Бред! Выкинуть из головы и забыть.
Только забыть никак не получалось. Достанет она меня. Достанет…
Я раздраженно врезал ладонями по рулю и зашипел от боли. Удар отозвался в левом запястье, словно спицу вдоль руки воткнули. Обезболивающее отработало свое. Только неловко шевельнись — и боль тут как тут.
Слава богу, вот и родная двухэтажка. Старые стены цвета морской волны, с серыми пятнами отлетевшей штукатурки. Но сам дом еще крепкий. Добротный: его ведь еще пленные немцы строили, сразу после войны. И даже сейчас, через полвека — куда надежнее тех современных, которые в центре тяп‑ляпают привозные турки.
Я притормозил возле дома, выключил мотор и распахнул дверцу. В машину ворвался воздух — свежий, холодный, пахнущий опавшей листвой и перегнивающей травой. Осенний.
Но все же не такой, как там, откуда я уезжал. Почти такой же, а все‑таки иной. Неуловимо отдающий асфальтом, бензином, где‑то далеко пекущимся хлебом…
Запах жизни.
Здесь, в городе, тысячи людей. Сотни тысяч.
Здесь она меня не найдет. Даже если каким‑то чудом узнает, откуда я, все равно не найдет. Здесь столько сознаний… Даже если она запомнила меня и способна узнать, как собака узнает знакомый запах, как я узнаю лица людей, которых когда‑то видел… Все равно! Здесь столько людей, столько сознаний… Для нее быть в городе — каждый миг находиться посреди стотысячного стадиона, где каждый вопит во все горло.
Именно поэтому эти чертовы суки и не любят скопления людей. Особенно днем, когда мы живем, когда мы думаем.
А вот безлюдье и ночь — их время…
Но здесь‑то город и начинается день, полный жизни.
Приободрившись, я выбрался из машины, осторожно — одной правой рукой — выволок рюкзак с заднего сиденья, поставил на землю, чтобы закрыть дверцу. Двинуть левой рукой я не рисковал. Даже шевельнуть. И так каждое движение отдавалось тупым толчком боли.
Я захлопнул дверцу, подхватил с земли рюкзак и зашагал к крыльцу. Одним пальцем, остальными удерживая лямку, подцепил ручку двери, дернул ее на себя и быстрее проскочил внутрь, пока тяжелая дверь не врезала сзади по пяткам.
А дальше пришлось притормозить.
Всем хороши эти домики, кроме одного: подъезд и лестница на второй этаж крошечные, окон не предусмотрено. А лампочку опять какая‑то зараза вывернула… Когда дверь захлопнулась, я остался в полной темноте.
И — страх. Он был тут как тут. Никуда не пропал.
И еще — предчувствие.
Будто бы выше, наверху, вовсе не пустая лестничная площадка. Кто‑то ждет меня. Затаившись в темноте, в которой хоть глаз выколи, а все равно ни черта не рассмотреть…
Я раздраженно фыркнул и тряхнул головой. Бред!
Во‑первых, здесь город. И утро! Вокруг пробуждаются сотни тысяч людей. А это миллионы мыслей и мыслишек, желаний, эмоций, воспоминаний, планов на день…
Правда, та чертова сука тоже не погулять вышла. Кое‑что умеет, не так ли?
Ну и что! Даже если бы она могла различить меня среди этих сотен тысяч других сознаний. Даже если бы и могла — все равно! Она ведь не знает, что меня надо искать именно здесь, в Смоленске. Пока она вообще не знает, что кто‑то следил за ней. Харон‑то еще не всплыл, верно?
Верно. Только холодок в груди никуда не девался.
Я чертыхнулся и нарочито громко затопал вперед. По памяти прошел площадку первого этажа, повернулся и стал подниматься, считая ступеньки. На двенадцатой сделал разворот, оставив за спиной крошечный лестничный пролет, нащупал ногой новую ступеньку…
Невольно ускоряя шаг, будто это могло бы спасти меня от кого‑то, поджидавшего здесь, в темноте.
Но никто не набросился на меня сзади. Без всяких приключений я преодолел еще двенадцать ступенек, шагнул вправо и уперся в дверь, знакомую даже на ощупь. Замочная скважина, ключ. Открыл дверь, и темнота кончилась. Вот и утренний свет, льющийся из окон…
