Я поднял глаза и расправил плечи.
— В таком случае, магистр Килвин, я действительно лучше. Я учусь быстрее. Работаю усерднее. Мои руки точнее и проворнее. Мой ум любознательнее. Однако я думал, вы и так это знаете.
Килвин кивнул:
— Так-то лучше. И ты прав, я все это и так знаю. — Он поводил рычажком, направляя лампу на разные предметы в кабинете. — И если уж совсем честно, я глубоко впечатлен твоим мастерством. Лампа аккуратно сделана. Сигалдри весьма хитроумна. Гравировка точна. Это превосходная работа.
Я покраснел от удовольствия.
— Но артефакция — больше, чем просто искусство, — сказал Килвин, кладя лампу и опуская огромные ладони по бокам от нее. — Я не могу продать эту лампу. Она будет стремиться к дурным людям. Если поймают грабителя с такой лампой, это плохо отразится на арканистах. Ты закончил ученичество и отличился мастерством. — (Я немного расслабился.) — Но твоя мудрость и рассудительность пока что спорна. Саму лампу мы, наверное, переплавим как металлолом.
— Вы собираетесь расплавить мою лампу?
Я целый оборот над ней работал и истратил почти все деньги на закупку материалов. Я рассчитывал получить приличную прибыль, когда Килвин ее продаст, но сейчас…
Лицо Килвина было непреклонным.
— Мы все несем ответственность за репутацию Университета, э'лир Квоут. Подобная вещь в дурных руках плохо отразится на всех нас.
Я пытался придумать способ убедить его, но он махнул рукой, выгоняя меня за дверь.
— Иди расскажи Манету свои хорошие новости.
В унынии я пошел в мастерскую и был встречен звуками сотни рук, занятых резкой дерева, откалыванием камня и обстукиванием металла. Воздух был спертый, с запахом травильных кислот, раскаленного железа и пота. В углу я приметил Манета, он загружал черепицу в печь для обжига. Я подождал, пока он закроет дверцу и вытрет пот со лба рукавом рубахи.
— Как успехи? — спросил он, — Ты прошел или я еще четверть буду водить тебя за ручку?
— Прошел, — отмахнулся я. — Ты был прав насчет изменения конструкции. Ему не понравилось.
— Говорил же я тебе, — сказал Манет без особого самодовольства. — Не мешает помнить, что я здесь дольше десяти студентов. Если я говорю, что магистры по сути консервативны, я не просто болтаю. Я-то знаю. — Манет лениво почесал косматую седую бороду, наблюдая, как волны жара расходятся от кирпичной печи. — Есть идеи, чем теперь заняться, раз уж ты вольная пташка?
— Я подумывал сделать партию излучателей для синих ламп, — сказал я.
— Деньги хорошие, — неторопливо заметил Манет. — Но рискованно.
— Ты же знаешь, я осторожен, — заверил я его.
— Риск есть риск, — возразил Манет. — Я учил парня — лет так десять назад. Как же его звали?.. — Он постучал себя по голове, потом пожал плечами. — Он пролил чуть-чуть. — Манет резко стиснул пальцы. — Но этого было достаточно. Страшно обжегся и потерял пару пальцев. Артефактор из него после этого стал никакой.
Я посмотрел через мастерскую на покрытого шрамами Каммара, лысого и без глаза.
— Намек понял.
Я тревожно сжал руки, взглянув на полированную металлическую канистру. После демонстрации Килвина люди обычно денек-другой нервничали вблизи от нее, но потом она становилась не больше чем предметом обстановки. По правде говоря, для беспечных в артной существовало еще десять тысяч способов умереть. Костедеготь был всего лишь самым новым и волнующим способом самоубийства.
Я решил сменить тему:
— Можно тебя спросить?
— Валяй, — сказал он, поглядывая на соседнюю печь, — Ну, чего? Говори.
Я поднял глаза к потолку.
— Можешь ли ты сказать, что знаешь Университет лучше других?
Он кивнул:
— Лучше многих живых. Все грязные секретишки.
Я немного понизил голос:
— А если бы ты захотел, то бы смог проникнуть в архивы так, чтобы никто не знал?
Глаза Манета сузились.
— Мог бы, — сказал он, — но не стал бы.
Я начал что-то говорить, но он оборвал меня более чем раздраженно:
— Слушай, мой мальчик, мы уже говорили об этом раньше. Просто потерпи. Тебе надо дать Лоррену больше времени, чтобы остыть. Прошло всего около четверти…
— Полгода прошло!
Манет покачал головой.
— Это только тебе кажется долгим, потому что ты молод. Поверь мне, в голове Лоррена все еще свежо. Просто проведи четверть-другую, поражая Килвина, а потом попроси его походатайствовать за тебя. Поверь мне, это сработает.
Я нацепил самую жалостную гримасу:
— Ты бы мог просто…
Он непреклонно помотал головой:
— Нет. Нет. Нет. Я не покажу тебе. И не расскажу. И карту не нарисую. — Манет немного смягчился и положил руку мне на плечо, пытаясь загладить резкость своего отказа. — Тейлу болезный, к чему такая спешка? Ты совсем юн. У тебя есть все время мира. — Он наставил на меня палец. — Но если тебя исключат, то это навсегда. А именно это и случится, если тебя поймают в архивах.
Я удрученно поник плечами.
— Наверное, ты прав.
— Что да, то да: я прав, — сказал Манет, снова поворачиваясь к печи. — Теперь беги, а то я с тобой язву заработаю.
Я ушел, изо всех сил размышляя о совете Манета и о том, на что он намекнул в нашем разговоре. В общем-то, я знал, что его совет хорош. Если я буду примерно себя вести четверть-другую, то получу доступ в архивы — простой и безопасный путь к тому, чего я так жажду.
К сожалению, я не мог себе позволить терпение. Я болезненно остро понимал, что каждая четверть может стать последней для меня, если я не смогу придумать способ быстро получить кучу денег. Нет, терпение было не для меня.
Уходя, я заглянул в кабинет Килвина и увидел, что тот сидит за своим столом, включая и выключая мою лампу. Его лицо снова было рассеянным, и я не сомневался, что огромная машина его мозга занята размышлением о десятках вещей сразу.
Я постучал по косяку, чтобы привлечь его внимание.
— Магистр Килвин?
Он не повернулся ко мне.
— Да?
— А могу я купить эту лампу? — спросил я. — Я бы использовал ее, чтобы читать по ночам. А то я все еще трачу деньги на свечи.
Я уже подумал, не заломить ли руки, но решил не делать этого: слишком мелодраматично.
Килвин размышлял долгую минуту. Лампа в его руке издала тихое «т-тик», когда он включил ее снова.
— Ты не можешь купить то, что сделано твоими руками, — сказал он. — Время и материалы в ней твои, — Он протянул лампу мне.
Я вошел в кабинет, чтобы взять ее, но Килвин отвел руку, глядя мне прямо в глаза.
— Вот что, — сказал он серьезно. — Ты не сможешь продать или одолжить ее кому-нибудь. Даже тому, кому доверяешь. Если она пропадет, то в конце концов окажется в дурных руках, помогая красться в темноте и совершать бесчестные дела.
