Я вытащила грязный плащ из-под туники. Его я не забыла. Но я знала пределы его возможностей. Ему нужно время, чтобы повторить цвета и тени. Я не могла бегать, набросив его на плечи, и надеяться остаться невидимкой. А ведь снег белый. Хорошо спрятаться не получится, подумала я, разворачивая плащ на земле около занесенного снегом куста. Я походила бы на белого кролика или белую лису. Краем глаза кто-нибудь заметил бы мое движение, мои ноги или нашел бы мои следы. Но с ним у меня больше шансов добраться до конюшни.
Разгневанные голоса с той стороны дома становились все громче, мужской — угрожающий, женский — печальный, но не умоляющий. Настойчивая, подумала я. Она не остановится. Я услышала вопль, на этот раз кричал мужчина, и спросила себя, кто же сейчас пострадал или умер? После заплакала женщина. Она плакала и плакала. Все это время плащ лежал на снегу и менял цвет от серого, как моя туника, к цвету холодного неровного снега. Я никогда раньше не задумывалась, что на самом деле снег вовсе не белый. Сейчас стало видно, что он серый, грязно-голубой, усеян пометом птиц и кусочками опавших листьев.
Я залезла под плащ, не рискнув поднимать его, чтобы он не начал сливаться с листьями и ветками куста. Он был рассчитан на взрослого, так что я смогла завернуться в него и спрятать лицо. Я вцепилась в свою талию и подбородок, оставив узкую щелочку для глаз. Я оглянулась, но на этой стороне дома никого не было. Я метнулась от моего укрытия к зарослям остролиста, где мы прятались, стараясь не слишком к ним приближаться. Там я застыла, изучая дорогу до конюшни. Мне нужно медленно ползти? Или быстро пробежать? До этого снег гладким одеялом лежал на увядшей траве. Теперь я ясно видела следы Персеверанса, которому удалось пройти здесь. Внезапно я поняла, что он ждет чего-нибудь, что отвлечет их. Быть может, крика человека. Я не хотела смотреть на пленных. Их положение пугало меня, и от этого мне становилось трудно думать. Но я должна была проверить свои шансы. Женщина по-прежнему плакала. Отвлекает ли их это? Я застыла на месте и только двигала глазами, рассматривая толпу пленных.
Плакала Шан. Она была без шапки, одно плечо ее платья было разорвано. Она стояла перед злым мужчиной на лошади и причитала, как плакальщица. Ни слов, ни рыданий, только визгливый плач. Человек-в-тумане стоял рядом с ней, а полная женщина пыталась что-то узнать у нее. Я ничем не могла ей помочь. Как бы я не относилась к Шан, если бы я могла ей помочь, я бы это сделала, потому что она принадлежала мне так же, как черный кот или дети гусятницы. Они все были людьми Ивового леса, а в отсутствие моего отца и Неттл они становились моими людьми. Мои люди жались друг к другу и блеяли от ужаса.
За мгновение до этого я была ребенком, избегнувшим опасности. Что-то изменилось во мне. Я доберусь до конюшен и вместе с Персеверансом поспешу за помощью. Мне нужно двигаться быстрее, чтобы он не рисковал, пробираясь с лошадьми к усадьбе, где оставил меня. Страх, парализовавший меня, растаял, его место заняла волчья свирепость. Я присела, и в тот момент, когда женщина снова что-то спросила у Шан, я побежала, пригибаясь, по следу Персеверанса, надеясь оставить как можно меньше своих собственных следов.
Я достигла угла конюшни и юркнула за него, тяжело дыша. Что дальше, что дальше? Я решила идти к задней двери конюшни, где лежали охапки грязной соломы. Скорее всего, именно отсюда Персеверанс выведет лошадей. Эта дверь самая дальняя от дома.
Я прошла мимо голубятни, где содержали почтовых голубей. Остались только перья и тельца: птицам свернули шеи и бросили на землю. Нет времени таращить глаза на эти маленькие смерти. Кто бы ни были эти люди, пришедшие ко мне, у них не было жалости, и нападение они тщательно продумали. Ни одна птица не вылетит отсюда сообщить о нашей беде. Захватчики убили их в первую очередь.
Дойдя до двери конюшни, я оглянулась. Тошнотворное зрелище предстало моим глазам. Неужели захватчики начали отсюда, как и с голубятни? Лошади беспокойно вертелись в стойлах, встревоженные запахом крови, ударившим в нос. Я был благодарна, что им не хватило времени убить лошадей. Возможно, они хотели сохранить тишину. Кто-то лежал в проходе между стойлами. Одетый в цвета поместья. Один из наших, лицом вниз, неподвижен. Один из моих. Я схватила себя за горло, сдерживая рыдание. Нет времени оплакивать. Чтобы выжил хоть кто-нибудь, мы с Персеверансом должны спешить за помощью. Мы были последней надеждой моих людей. Не знаю, сколько человек жило в соседней деревеньке, но там были почтовые голуби, и кто-то мог отправиться за королевским патрулем.
Я набиралась храбрости, чтобы пройти мимо тела, когда услышала шум и, подняв голову, увидела Персеверанса, едущего мне навстречу. Он сидел на крепкой гнедой лошадке, без седла, но нашел время, чтобы оседлать для меня Присс. По его щекам текли слезы, но тяжелая мужская челюсть вдруг четко проступила на еще детском лице. Он ахнул, увидев меня, и я быстро скинула капюшон с лица.
— Это я!
В его глазах мелькнул гнев.
— Я же сказал вам оставаться на месте!
Он соскользнул с коня, прикрыл его ноздри и провел мимо тела. Сунул мне в руки повод, и так же провел Присс. Подойдя ко мне, он схватил меня за талию и без церемоний закинул на спину моей лошадки. Я повертелась, собирая плащ и снова пряча его под тунику. Не хотелось встряхивать его и пугать Присс. Я с ужасом ждала предстоящей скачки.
Он сел на свою лошадь, не выпуская из руки поводьев Присс, посмотрел на меня через плечо и тихо заговорил.
— Мы скачем галопом, — предупредил он меня. — Это наш единственный шанс. Скачаем быстро и не останавливаемся. Ни за что. Вы понимаете меня?
— Да.
— Если кто-то встанет у нас на дороге, я опрокину его. А вы останетесь на Присс и будете следовать за мной. Понимаете?
— Да.
— И на этот раз вы меня послушаетесь! — яростно добавил он.
Не дав мне времени на ответ, он неожиданно дернул за поводья, и мы поскакали. Вылетев из задних дверей, мы выскочили на лужайку, прикрытые от чужих глаза конюшней и невидимые со стороны дома, и перешли в галоп, направляясь к длинной извилистой подъездной аллее. Высокие сугробы под голыми деревьями замедлили движение, но, возможно, и приглушили звуки нашего побега. Этого бы хватило. Когда мы миновали конюшню и вышли на открытое пространство, я услышала встревоженный крик. Как странно прозвучал бессловесный крик на незнакомом языке. Персеверанс что-то сделал, и лошади, выбрасывая ноги вперед, вдруг увеличили темп. Так быстро я еще никогда не ездила.
Я сжалась всем телом, прижала лодыжки, колени и бедра, вцепилась руками в седло так, будто никогда раньше не сидела на лошади. Я слышала свой плач и никак не могла остановиться. Сзади нас что-то кричали, а потом я услышала жужжание, будто пчела пронеслась мимо меня. Потом пролетели еще две пчелы, и я поняла, что это стрелы. Я репейником вцепилась в лошадь, и мы продолжали скачку. Аллея изогнулась, и я на мгновение почувствовала облегчение от того, что захватчики у поместья больше не могут слышать нас. Мы поскакали дальше.
Потом Персеверанс упал. Он рухнул с лошади на дорогу, покатился в глубокий снег, а его животное продолжило бежать. Он все еще держал поводья Присс, и ее резко развернуло. Она чуть не растоптала его, прежде чем остановилась. Меня швырнуло в сторону. Нога потеряла стремя, я на мгновение повисла, прежде чем освободила вторую ногу, упала, отскочила от лошади и побежала к Персеверансу. Из его тела не виднелось стрелы, и я уже подумала, что он просто упал, и сейчас мы оба сядем на Присс и поскачем дальше. Потом я увидела кровь. Стрела прошла навылет сквозь его правое плечо. Кровь пропитала одежду, его лицо побелело. Когда я подбежала, он перевернулся на спину и сунул мне в руки поводья Присс.
— Прыгай и беги! — приказал он мне. — Уходи! Приведи помощь!
Потом он вздрогнул всем телом и закрыл глаза.
Я замерла. Я слышала удаляющийся топот копыт его лошади. И другой топот. Они приближались. Захватчики шли по следу. Они поймают нас. Я знала, что не смогу поднять его, не говоря уж о том, чтобы усадить на Присс. Спрятать его. Он еще дышит. Спрятать, а потом вернуться за ним. Это лучшее, что я могла сделать.
Я выхватила плащ-бабочку и накинула его на Персеверанса, укутывая. Цвета начали меняться, но слишком медленно. Я накидала на него снега, а потом, когда перестук копыт преследователей стал громче, отвела Присс на другую сторону дороги. Я вскочила на нее, вскарабкалась в седло, пока она тревожно топталась и кружилась на месте. Забравшись на ее спину, я нащупала стремена и толкнула ее коленями.
— Пошла, пошла! — крикнула я на нее.
И она пошла, с места — в галоп, подгоняемая страхом. Я склонилась и вцепилась в нее, бросив поводья и только надеясь, что она не потеряет дорогу.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — просила я лошадь, весь мир, все сущее. И мы скакали, скакали так быстро, что я поверила, что нас уже не поймают. Холодный ветер кусал лицо, из уголков глаз текли слезы. Ее грива била меня по щекам. Я видела только дорогу впереди. Я убегу. Я приведу помощь, и все кончится хорошо…
