Когда их сводили вниз в темницы аббатства, Элбрайн на мгновение оказался совсем рядом с Пони.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Мы будем вместе.
И тут же два монаха накинулись на него, повалили на пол; один из них сунул ему в рот кляп. Он услышал, как Пони прошептала:
— Я люблю тебя.
И еще она успела сказать, что в гибели их ребенка виновен Маркворт.
Потом Элбрайна затащили в камеру, швырнули на пол и с лязгом захлопнули дверь.
Собравшись с силами, он подполз к двери и принялся звать Пони.
К его удивлению, вскоре его ушей коснулся голос.
— Пони? — в отчаянной надежде спросил он.
— Нет, это брат Браумин, — пришел далекий ответ. — Пони в конце коридора, в самой дальней от тебя камере. А кентавр, наверное, вообще в другом коридоре; здесь, по крайней мере, его нет. — Совершенно убитый, Элбрайн тяжело вздохнул и уткнулся лбом в дверь. — Камеры братьев между твоей и Пони. Если хочешь, мы будем передавать твои слова ей и обратно.
Абсурдность ситуации вызвала у Элбрайна невольную усмешку. Тем не менее он воспользовался предложением Браумина и рассказал Пони обо всем, что произошло с ним после того, как она покинула Кертинеллу. Она, тоже через монахов, поведала ему о своих бедах, в частности о схватке с Марквортом, в результате которой она потеряла своего — их — ребенка.
— Они попытаются сначала разделаться с монахами, — сообщила Констанция Пемблбери королю на следующее утро.
Палмарис кипел слухами; стоило двум незнакомым людям встретиться на улице, как они начинали обмениваться новостями.
— Ну, думаю, этих четырех уцелевших монахов ничто не спасет, — ответил Дануб. — Маркворт, без сомнения, добьется их осуждения, но вряд ли казнит до того, как получит от них признания, которые позволят ему потребовать смерти для Полуночника и этой женщины.
— Отвратительное, грязное дело, — заметила Констанция. Король испытывал те же чувства. — Мы ничего не можем сделать?
Дануб лишь беспомощно улыбнулся.
— Мы должны провести расследование в отношении своих людей, — ответил он. — И, скорее всего, наш приговор будет не менее суров, чем отца-настоятеля. Эта женщина, Килрони, из охраны погибшего барона, и Шамус Килрони, конечно, обречены. Это будет вполне справедливо, учитывая, что они натворили.
— И все же они действовали по совести, боролись с тем, что считали несправедливым, — заметила Констанция.
Король усмехнулся.
— А разрешение на это они получили?
— Мы попытаемся опередить монахов? — спросила Констанция. — Или, может быть, будем действовать одновременно с ними?
Король Дануб откинулся в кресле и надолго задумался.
— Нет, после них, — в конце концов решил он. — Может быть, к тому времени простой народ уже пресытится зрелищами казни и хоть кого-то из солдат Шамуса Килрони удастся спасти.
Констанция отвернулась. Ей хотелось закричать, напомнить ему, что он король, что он может снять обвинение со всех без исключения, даже с Полуночника и Пони. Хотя… Может ли? — внезапно спросила себя она. Какой ценой это обойдется, не считая откровенной враждебности церкви?
— Монах, который прыгнул с плато на вершине горы Аида… — произнес король, покачивая головой. — Знаешь, он рухнул прямо рядом со мной. Я видел его лицо, пока он летел вниз, за секунды до того, как он разбился о камни.
— Мне очень жаль, мой король, — ответила Констанция.
— Жаль? Этот человек не был испуган. Он улыбался! Улыбался, хотя и понимал, что через несколько мгновений умрет. Я никогда не понимал монахов церкви Абеля, Констанция. Таких фанатичных, что им неведом даже страх смерти.
— Их можно понять, — пробормотала Констанция.
Внезапно на сердце у нее стало тяжело. Совершенно очевидно, что отец-настоятель берет над ними верх по всем направлениям. Маркворт, восставший из могилы. Старик, у которого хватило сил совершить путешествие в Барбакан, чтобы захватить самых опасных преступников в мире. Маркворт! Герой в глазах простого народа. По сравнению с ним позиция короля в Палмарисе выглядела несравненно слабее, и этого не могли изменить никакие Непобедимые.
В комнату ворвался разъяренный Калас.
— Кентавр не преступник! — воскликнул он.
— Ты разговаривал с этим созданием? — спросил Дануб.
— Его зовут Смотритель, — сказал Калас. — Нет, монахи не позволили мне поговорить ни с кем из пленников аббатства.
Король Дануб стукнул кулаком по ручке кресла. Он послал Каласа в аббатство именно с целью побеседовать с узниками, рассчитывая, что их признания будут способствовать расследованию в отношении Шамуса и его солдат. Он даже вручил герцогу личное предписание с королевской печатью!
Но для Маркворта это, по-видимому, ничего не значило.
— Я встретил аббата Джеховита на пути из аббатства в Чейзвинд Мэнор, — продолжал Калас.
— Джеховит! — сердито сказал король.
— И он тоже отказался говорить со мной! — возмущенно воскликнул Калас. — Смотрел на меня, как на пустое место! Тогда я заявил, что вырву ему язык, если он не пожелает разговаривать со мной по доброй воле. Меня сопровождали десять Непобедимых, а его лишь два монаха.
— Вы угрожали настоятелю Сент-Хонса? — удивленно, хотя и не слишком огорченно спросила Констанция.
— Я готов был убить его, — ответил герцог Калас, — прямо там, на улице, и пусть отец-настоятель Маркворт объявил бы меня преступником и попытался вздернуть!
— Но ты не сделал этого, — заметил король.
— Потому что он в конце концов соизволил разговориться, — ответил Калас. — Он и сопровождающие его монахи. Оказывается, один из них принимал участие в первом походе на гору Аида, когда Маркворт захватил Смотрителя, в цепях протащил его по всему Палмарису и бросил в темницу Санта-Мер-Абель.
— А Полуночник и Пони освободили его, — вставила Констанция.
Калас кивнул.
— За это их и объявили преступниками. Но что именно противозаконное совершил кентавр, мне выяснить так и не удалось; если не считать того, что он воспользовался помощью друзей и сбежал. В тот раз Смотритель отправился на гору Аида вместе с Полуночником, Пони и еще несколькими людьми, среди которых был Эвелин Десбрис, которого позже Коллегия аббатов объявила еретиком.
— Выходит, им вменяется в вину связь с еретиком, — рассудил Дануб.
— По словам кентавра, они пошли туда, чтобы уничтожить демона дактиля, со всей армией напавшего на Хонсе-Бир, — продолжал Калас. — И теперь даже церковь признает, что с демоном дактилем покончено!
— Они спасли страну, но остались преступниками в глазах церкви, — покачала головой Констанция.
