Теперь кругом глухо молчали.
— Если вы не назовете виновных, я казню первых попавшихся, — продолжал сир Вран. — Клянусь головой, я заберу на виселицу любого, кто попадет мне под руку, мужчину или женщину!
Он больше не смотрел на людей, с которыми разговаривал. Он опустил веки. Его неподвижное лицо казалось мраморным, с белыми провалами глазниц, и только губы чуть шевелились и голос нехотя выходил из груди.
Но мужланы — те, напротив, не сводили с него взглядов. Тьма исходила из толпы и расползалась по всей площади.
Из людской гущи вдруг вырвался хриплый, полный ненависти выкрик:
— Бей их! Бей чужестранцев!
Колыхнувшись, толпа поползла на сира Врана и его стражу. Ян сжался и покрепче стиснул пальцами копье.
Евстафий не растерялся ни на миг; ему и прежде доводилось подавлять бунты. Он перевернул в руке длинную пику и легко, не раздумывая, насадил на нее тело ближайшего к нему крестьянина.
Послышался громкий вой. Ответом ему стал рев десятков голосов. Женщины с криком удирали, но солдаты ловили их за юбки и волосы и били. Некоторые падали, и их топтали, свои и чужие.
— Не больше трех! — крикнул сир Вран Евстафию. — Убить не больше трех!
Евстафий коротко кивнул и повторил приказ по-голландски. Крестьян больше пугали и лупили по голове и плечам, чем пытались ранить или изувечить. Крестьяне метались, как загнанная дичь, по ограниченному пространству площади.
Внезапно какой-то человек с залитым кровью лицом выскочил прямо перед Яном и завопил:
— Я узнал тебя! Ты — Ян, мальчишка из гарнизона!
Он замахнулся, чтобы кинуть камень, зажатый в руке. Ян отшатнулся и выставил вперед копье. Человек с размаху бросился прямо на острие: от крови, заливавшей ему глаза, он почти ослеп. Захлебываясь, он рухнул на землю у ног Яна, скорчился вокруг копья и затих.
Тотчас покой низошел на его грубые черты, они разгладились, расслабились — только теперь Ян разглядел наконец их скорбную, опоздавшую красоту. Перед Яном как будто приоткрылась в тот миг правая створка резного рождественского алтаря — та, что с пастухами.
— Вытаскивай копье, — послышался над ухом Яна дружеский голос. — И закрой рот. Этот — третий. Мы уходим.
* * *
При возвращении в замок Ян отправился прямиком к капеллану и остановился в дверях, ожидая, пока святой отец обратит на него внимание.
Долгое время ничего не происходило. Капеллан медленно читал, нарочно не глядя на вошедшего. Но Ян умел быть терпеливым. Наконец капеллан поднял глаза от книги и осведомился:
— Зачем ты пришел, Ян?
— Мне нужна дощечка, — ответил Ян. — Вощеная, по которой пишут.
— Ты что, обучился грамоте? — удивился капеллан.
— Нет, — Ян мотнул головой. — Когда бы?.. Ох, святой отец, все это так и горит у меня на языке, а сам я будто онемел; только бы мне решиться да высказать вам прямо!
Теперь капеллан уставился на юношу с интересом:
— Ты узнал какой-то секрет?
— Я сам, — объяснил Ян, положив ладонь себе на грудь. — Это я — мой секрет. Помогите же мне!
— Ты слишком долго разговаривал с одними только голландцами, — заметил капеллан. — Отвык от родной речи. Я еще сегодня утром обратил на это внимание.
Ян пропустил упрек мимо ушей. Он замолчал, не в силах выговорить то, что стало ему понятно в последние несколько дней. В мыслях у него все складывалось отчетливо и требовало всего лишь пары очень простых слов, но вот они-то, эти простые слова, ни за что не хотели выходить наружу. И Яну потребовалось немало усилий, чтобы вытолкнуть их из себя.
— Я хочу нарисовать Рождественский алтарь! — выпалил он махом и перевел дух.
Капеллан молчал, рассматривая Яна, словно какую-то диковину, а тот краснел все гуще.
— Как же у тебя могло появиться столь странное желание? — спросил капеллан, покачивая головой. — Ведь ты солдат, и рождением, и призванием. И никогда еще на людской памяти в замке Керморван никто не рукодельничал и уж тем более не рисовал. Расскажи-ка мне сейчас без утайки, что с тобой приключилось. Но смотри, хорошенько говори по-бретонски и не жалей слов.
— Не знаю, как это вышло, святой отец, — сказал Ян, облизав губы. — Я вдруг увидел весь мир как алтарь, да так ясно: и всадников, едущих по лесу, и пастухов под звездой, и зверей, рыскающих между деревьями. У меня прямо зудят пальцы, и пока я все это не нарисую, не будет мне покоя.
— И когда же это началось, Ян?
— Когда расхворался Пьер, думаю. Все дело в той мази… От нее-то я и заболел.
— Та мазь в коробочке — просто лекарство, — сказал капеллан. — Люди, которые ею пользовались, выздоровели.
— Но я же не был болен! — горячо возразил Ян. — Ох, не надо было мне трогать ее! — Теперь он чуть не плакал.
— Да разве теперь ты чем-то болен? — удивился капеллан. — Я не замечаю в тебе никаких признаков нездоровья.
— А как еще это назвать, святой отец? Ночью мне трудно заснуть, потому что картины стоят у меня перед глазами. А днем я места себе не нахожу — все кажется, что занимаюсь не тем, чем надо. У меня болит в груди, и я как будто потерял сам себя.
— То, что ты описываешь, сходно с признаками плотской страсти.
— Нет, — засмеялся Ян, — плотская страсть не так мучительна и я уже давно прознал, каким образом ее погасить.
— Теперь, когда ты стал взрослым и вполне сформировался как грешник, — теперь да; но так ли было с тобой поначалу, когда она только-только пробудилась в тебе?
Ян задумался.
— Ну, может быть, в самом начале… — признал он. — Я испытывал ужасную тоску, и мне хотелось спрятаться, но куда бы я ни пошел, я везде следовал сам за собою.
— Так будет с тобой и в день Страшного Суда, — предрек капеллан.
Но Ян вырос в Керморване, где время исчислялось немного не так, как в других местах. Поэтому и Страшный Суд наступит для Керморвана позднее, чем для всего остального мира. А это означает, что в замке успеют ко всему подготовиться и для каждого злого дела найдут подходящее оправдание.
Поэтому Ян отмахнулся:
— От желания рисовать меня всего томит, точно я объелся кислых яблок. Если вы не поможете мне, святой отец, я лопну, и мои кишки будут валяться во дворе. Меня кто-то испортил, святой отец. Я думаю, это был еврей.
— Не слишком-то ты умен, Ян, если тебя посещают такие глупые мысли, — сказал капеллан.
Ян охотно согласился:
— Будь я умен, разве пошел бы я к вам за советом и помощью?
— В мыслях ты рисуешь алтарь Рождества Христова, — напомнил капеллан. — Еврей никак не мог испортить тебя подобным образом.
— Так ведь он говорит, будто крещеный, — возразил Ян.
