— А я вот, пожалуй, догадываюсь, куда, — сказал Вольфгер. — Скажи, Карл, ты видел, что они тащили на пике в голове отряда?
— По-моему, драный башмак.
— Верно, а зачем?
— Понятия не имею! Я думал, подцепили по дороге, ну и тащат ради смеха…
— Нет, Карл, смеха тут мало. Башмак — это старинный символ крестьянского бунта.
— Башмак — символ бунта? — удивился Карл. — Но почему башмак?
— Не знаю, но насчёт символа — не сомневайся, про башмак мне Иегуда рассказывал ещё прошлой осенью. Интересно другое: вот откуда крестьяне, не умеющие ни читать, не писать, знают, что было символом бунта в прошлый раз, двадцать, тридцать, даже пятьдесят лет назад? И почему каждый раз, как только где-нибудь в Германии крестьяне начинают бунтовать, они поднимают над головами этот драный символ? А раз этот отряд не банда разбойников, то ясно как день, куда они идут. В Мюльхаузен они идут, в армию Мюнцера.
— А женщин-то они зачем с собой тащат? — поинтересовался Карл.
— Ну, как обычно: еду готовить, стирать и всё такое, но главное — грабить. Они, Карл, за добычей едут, а не просто так. Слава Богу, мы не встретились с ними на дороге… Давай-ка поищем тропинку в лесу. Что-то мне больше не хочется на дорогу выходить, думаю, что такой отряд не один…
* * *
К исходу второго дня пути Ута остановила лошадь и сказала подъехавшему к ней Вольфгеру:
— Дальше ехать нельзя, надо искать место для привала. Карл останется здесь, а мы продолжим путь пешком.
Вольфгер осмотрелся. Они стояли на небольшой, уютной полянке, за которой начинался густой ельник. Между деревьев вилась едва заметная тропа. Местность впереди заметно повышалась.
— Да можно прямо здесь остановиться, — сказал он, — как по-твоему, Карл? Воды только нет…
— Воду я найду, — ответил оборотень, — а поляна хорошая, другую искать, пожалуй, не будем.
— Ута, когда нам надо идти? — спросил Вольфгер.
— Как начнёт темнеть, так и пойдём, — ответила девушка, — только мне надо переодеться.
Она отвязала от седла мешок и направилась к кустам.
— Далеко не ходи! — крикнул ей в спину барон, — если что — кричи, мы рядом будем.
Ута повернулась, странно глянула на него и сказала:
— Здесь нам ничто земное уже не угрожает.
— Земное не угрожает… А какое угрожает? Что она хотела сказать? Как думаешь, Карл?
— Я чувствую магию этого места, — неохотно ответил оборотень, — сильную и очень недобрую. А дальше, наверняка, будет ещё хуже. Будьте осторожны, ваша милость. Я буду ждать вас здесь столько, сколько потребуется.
Вольфгер вздрогнул. Карл сейчас почти точно повторил слова Вольфгера, произнесённые на лесной поляне, когда оборотень позвал своё медвежье обличье. Это не могло быть случайным. Их приключения ходили каким-то странными кругами.
— Ладно, — сказал он. — Вальпургиева ночь — это ведь всего только одна ночь, утром мы должны вернуться. Ну, если, конечно…
— Не надо здесь об этом, — оборвал хозяина Карл, чего он себе почти никогда не позволял.
Из-за кустов вышла Ута в своём самом лучшем платье и новых туфельках. На запястьях у неё были массивные серебряные браслеты. Раньше Вольфгер их не видел. Волосы девушка распустила по плечам.
— У нас есть ещё пара часов, может, поужинаем? — спросил Вольфгер.
— Карл пусть ест, если хочет, — ответила Ута, — а нам с тобой до полуночи нельзя.
— Н-ну, хорошо, пусть так. А идти нам далеко?
— И да, и нет, не спрашивай ни о чём, сам увидишь.
Вольфгер замолчал.
Карл развёл костёр, но, чтобы не дразнить голодного Вольфгера, ничего готовить не стал.
День кончался, из ельника лёгкой кисеёй выползли сумерки, под вечерним ветром зашумел лес, на небе появились первые бледные звёздочки, хотя край неба, подобно остывающему металлу, ещё отсвечивал багровым.
Ута встала.
— Нам пора! — звенящим голосом сказала она.
— Факел возьмём?
— Нет, факел не понадобится.
— Так ведь темно, ноги переломаем!
Ута молча повернулась и пошла к лесу. Вольфгер про себя чертыхнулся и поспешил за ней.
Кот побежал следом.
* * *
Сначала идти было тяжело: Вольфгер поминутно спотыкался, цепляясь ногами за выступающие корни, а невидимые ветки хлестали по лицу. Тогда Ута взяла его за руку и повела как слепого. Идти стало легче.
Через некоторое время лес стал наполняться призрачным, гнилостным зеленоватым свечением. Откуда оно исходило, барон не понял, но тропинка под ногами стала различимой.
Ута уверенно вела его вперёд. Поворот, ещё поворот. Тропинка не сужалась, но и не расширялась, было непонятно, кто и зачем её проложил.
За очередным поворотом перед ними возникла некая смутная преграда, и Вольфгер никак не мог разобрать, из чего она. Ута тянула его вперёд, и, подойдя ближе, Вольфгер понял, что это туман, только очень странный, как бы ограниченный невидимой стеной. Туман клубился, менял формы, перетекал расплывчатыми струями, но ни одна его прядь не пересекала чёткой границы.
Ута смело шагнула за невидимую черту, Вольфгер последовал за ней. На секунду у него закружилась голова. В тумане мерцали крошечные звёздочки, слышался неразборчивый шёпот множества голосов, невидимая паутина липла к коже.
Наконец полоса тумана кончилась, и мир перед ними сразу изменился. Вольфгер и Ута оказались у склона горы, усыпанного камнями, щебнем и обломками скал. Ни деревца, ни кустика, ни травинки. Безжизненный мир, злые, ледяные звёзды на тусклом небе. Под ногами у них оказалась тропинка, которая, петляя между камнями, вела к вершине.
Они стали подниматься, и Вольфгер почувствовал, что воздух наполнился бесформенными тенями, которые порхали вокруг, обдавая затхлым холодом, иногда слышалось злорадное хихиканье и звуки, напоминающие скрежет когтей по камню.
Ута сжала руку Вольфгера. Её ладонь была ледяной. Барон передвинул под руку меч, проверил, легко ли он выходит из ножен. Сталь неожиданно ярко сверкнула, за спиной что-то злобно взвизгнуло. Вольфгер резко оглянулся — никого.
— Пойдём, любимый, — тихо сказала Ута, — не обращай внимания, это духи, они чувствуют живые души и горячую кровь. Они нам ничего не сделают… надеюсь.
Через некоторое время Вольфгер заметил, что идти стало как-то необыкновенно легко, казалось, они потеряли большую часть веса, и теперь скользят над землёй, как во сне.
Наконец подъём закончился. Они стояли на сглаженной ветрами вершине горы Броккен, а перед ними в подобии кресла, образованного несколькими плоскими камнями, скорчилась отвратительная старуха в лохмотьях. Она была так стара, что не могла сидеть ровно, а кое-как удерживалась, опершись на клюку, которую держала перед собой.
