«Эля памаги».
Именно так с кучей ошибок. Но что я могла написать, когда решается судьба годовой оценки?
«Отстань».
«Ну пажалуста».
«Я сказала НЕТ, обратись к кн другому».
«Никто не памогает».
«А я что сделаю?»
«Ну пажалуста».
«Нет».
«Ну Эль». «Я все что хочешь для тебя зделаю».
«Не надо мне ничего».
«Я без тебя не смогу».
«Если я тебе буду помогать, то сама не успею сделать».
«Эль».
Я хотела его послать, но глянула на него, такого несчастного, так трогательно на меня смотрящего, вспомнила, что у него еще очень строгая бабушка-учительница, которой все всегда докладывают об успехах любимого внука. В общем, не выдержало мое жалостливое сердце. Решила я его контрольную. Хорошо, хоть в тот раз мы оба получили то, что хотели. Он свою заслуженную — незаслуженную четверку, а я пятерку, даже с тем, что не успела проверить свои ответы. А ведь были случаи, когда моя жалостливость оборачивалась против меня. Когда человек, которому я помогла, получал пять, а я тройку только потому, что он переписал все красиво, а у меня на чистовик банально не хватило времени. И даже сейчас, вспоминая те моменты, я ощущала обиду, и раз за разом зарекалась кому-нибудь помогать, но все равно помогала. Да, славные были времена. Незабываемые. А это что?
В одной из коробок я нашла свои старые альбомы с рисунками. Надо же, совсем забыла о них. Там было много эскизов, много лиц, в основном одноклассники, или родители, Женька, Ленка, Ромка, а вот себя я никогда не рисовала, ведь образ в зеркале никогда не совпадает с тем, который видят в тебе другие. Сейчас я могу это сделать, но раньше не хватало ни желания, ни мастерства, все-таки я не та, кто занимается самолюбованием.
Меня отвлек звонок мобильного, посмотрела на дисплей и удивилась.
— Эля, с тобой все в порядке? — послышался встревоженный голос Олеф, когда я нажала на кнопку вызова. — Где ты?
— Дома, а что?
— Ты точно дома? Не обманывай, пожалуйста. Это очень серьезно.
— Оль, я правда дома. А что случилось-то?
— У Омара видение началось.
— Обо мне? — удивилась я, и пролистала еще несколько страниц своего альбома.
— Да. Это очень важно, Эль. Что ты сейчас делаешь?
— Да ничего. Убираюсь. Я ничего не. О-о-о.
— Что? Что такое?
Я бы сама хотела это знать. Сейчас перед собой я видела рисунок, но совершенно не помнила, когда и как его нарисовала. Странное у меня лицо, перепуганное какое-то. Я привязана к какой-то штуке, похожей на средневековое средство пыток, и из разрезанных от локтя и до запястья рук не льется, буквально брызжет кровь, заполняя какую-то нишу. Ох, жуть какая. Фильм ужасов отдыхает.
— Эля! Эля! Омар, она не отвечает.
Я вздрогнула, пробормотала в трубку: «Я тебе перезвоню» и отключилась. Аккуратно вырвала листок из альбома и положила на стол, чтобы повнимательнее рассмотреть. Кажется, у меня на запястье какой-то знак. Татуировка что ли? Нет, не разглядеть. Слишком маленький рисунок. Только я, истекающая кровью, псих с ножом, нарисованный спиной и большое пространство. Похоже это зал. Эх, так и знала, что не надо было лезть в эти старые коробки, отнесла бы на помойку и забыла. Но нет, рука не поднимается, воспоминаний жалко. Дура! И что теперь с этим делать? Как вообще реагировать?
Я не успела решить. Крыс объявился.
— Элька, чего сидим, грустим? Что рассматриваем?
Крыс запрыгнул на стол прежде, чем я успела спрятать рисунок.
— Хм, странная картинка. А это ты что ли в центре?
— Крыс.
Я попыталась спихнуть нахального хранителя со стола, но только лапой по руке получила, хорошо без когтей обошлось. Рассмотрев всю, так сказать, композицию, Крыс переменился в лице, то есть в морде. Глаза точно в блюдца превратились.
— Это что?
— Осколки отданного дара. Не обращай внимания.
— Как это не обращать?! — взвился Крыс. — Элька — ты в своем уме? Это же… это же.
У Крыса дар речи пропал то ли от возмущения, то ли от потрясения. И чего такого он там увидел? Ну тип, ну с ножом, так если на все мои рисунки так реагировать, никакого здоровья не хватит.
— Крыс, да что ты завелся? — нахмурилась я. — Это просто картинка.
— Это… это. Осванг, — наконец выговорил Крыс.
— Кто?
— Не кто, а что. Ритуал Осванг.
— И что?
— Элька, Элечка, давай уедем. К тете Нине, в деревню. Будем там жить, цветочки собирать, знахарским премудростям учиться. Давай, а?
— Крыс, я тебя не узнаю.
И я действительно его не узнавала. Мой хранитель сейчас реально трясся, словно провел в холодильнике все утро.
— Крыс, кончай меня пугать и объясни, что за хрень?
— Забудь, — мгновенно переменился Крыс, моргнул пару раз, провел когтем по картине, и она вспыхнула.
— Ты что наделал? — завопила я и накрыла кострище первой же попавшейся тряпкой. Эх, хорошая кофта была. А еще интереснее то, что раньше этот конспиратор при мне своих возможностей не демонстрировал. Только перемещения, но это мелочи. — Зачем ты сжег картину?
— Затем, что ты права — это глупость.
— Ага, так я тебе и поверила. Ты себя моими глазами не видел, вел себя сейчас, как припадочный алкаш. Хватит увиливать, Крыс, я знаю, что тебя что-то напугало, так что рассказывай.
— А почему я должен говорить?
— Потому что если ты не скажешь, я сама попытаюсь узнать. И где гарантия, что не попаду в еще большие неприятности? А?
Крыс аж задохнулся от возмущения, но мою мысль понял. Пару минут сопел и вилял хвостом, как пес, завидевший хозяина, и все же решился рассказать.
— Ладно. Так и быть. Скажу, но пообещай, что не будешь паниковать.
— Как ты точно не буду, — клятвенно пообещала я и уселась на кровать, предвкушая интересную историю.
И не ошиблась. История, действительно, показалась интересной. И опять все было завязано на моем далеком предке, Бальтазаре Бьюэрмане. В средние века, когда он еще не встретил мою прародительницу Алену Углич, его влекла запретная магия. Он искал способ получить абсолютное могущество. И говорят, он его нашел. И даже не так, он нашел способ, как можно получить это самое могущество. Но Освангом назвали не ритуал, а пророчество, которое создал мой далекий предок.
— Крыс, а ты знаешь, в чем его суть?
— Судя по картинке, в тебе. Эля, я боюсь за тебя.
— Крыс, ты всегда за меня боишься, — отмахнулась в ответ.
— На этот раз все очень серьезно. Ты не понимаешь.
— Я понимаю только то, что можно осмыслить, а ты лишил нас малейшего шанса. На кой черт тебе понадобилось сжигать картину?
— Прости, я испугался за тебя.
Признаюсь, я сама испугалась. Не жажду я как-то становиться лягушкой для опытов.
