– Они, наверное, не верят в то, что здесь все не кончается.
– И я так думаю, – согласился мальчик. – А вы вот верите?
Панов снова кивнул.
– Вот видите! Это же так просто – понять. Ведь если там ничего нет, то жизнь здесь теряет всякий смысл: зачем учиться, строить дома, покупать вещи… Ведь тебя скоро не станет, и все – зря! Для чего тогда? Как это люди этого не поймут?
Мальчик устало прикрыл глаза.
– Хочешь уснуть?
– Да, наверное. Устал. Хорошо, что мы с вами встретились и поговорили. Ведь так?
Панов кивнул в очередной раз и положил руку на его лоб. Мальчик медленно закрыл глаза и задышал тихо и ровно. Легкая улыбка застыла на его губах.
Панов встал и осторожно вышел. Полковник ждал его в коридоре. Глянул вопрошающе. Панов покачал головой. Полковник опустил взгляд.
– Не мучьте его больше, – Панов положил ему руку на плечо. – И не водите никаких экстрасенсов – не поможет. И лекарств больше не надо – он одной ногой уже там.
Полковник задавленно всхлипнул.
– И сами не мучайтесь – это не ваша вина. Тот самолет разбился совсем по другой причине. (Полковник поднял глаза – они у него стали огромными.) Держите, – Панов сунул ему в руку комок купюр, оставленных бугаем с видеокассетой, – они кстати оказались в кармане. – Вам скоро понадобятся…
– За что? – полковник смотрел на него, потрясенный.
– За сына, – коротко ответил Панов…
Быть сиделкой оказалось делом не утомительным, хотя достаточно скучным. Когда главврач, вызвав ее в кабинет, объяснил, чем ей придется заниматься в ближайшие недели, Вика было вспыхнула и попробовала отказаться. Но главврач повысил голос, а потом протянул ей деньги – она и согласилась. Ссориться с начальством ей не хотелось, деньги были нужны и, кроме того, все это (о чем они с главврачом прекрасно знали) было ненадолго.
Она спала в комнате девочки – так потребовал хозяин дома – сюда же им обоим приносили еду. Несколько раз в сутки она делала Вете обезболивающий укол – в этом и заключались основные ее обязанности. С уколами поначалу обстояло плохо – в клинике инъекции были делом медсестер, а она шприц в руках не держала давно – так что Вете пришлось немного поплакать. Потом она наловчилась, и девочка уже хныкала.
Они почти не разговаривали. Девочка большую часть времени спала, а, пробудившись, требовала мультики. Она включала ей телевизор или видеомагнитофон, изредка читала книжку. Книжки Вета, впрочем, больше любила листать сама, с интересом разглядывая яркие картинки. После этого ей обычно хотелось рисовать; Вика усаживала ее в кроватке, приносила специальную доску, альбом, карандаши, фломастеры… Девочка с полчаса усердно корпела над листом бумаги, но это занятие сильно утомляло ее. Вскоре она сбрасывала все в сторону, и клала голову на подушку. Вика убирала рисовальные принадлежности и накрывала девочку одеялом.
Она не чувствовала к этому ребенку особой привязанности – для нее Вета была обычной пациенткой, как и те дети, что остались в клинике. За несколько лет работы врачом Вика, как и ее старшие коллеги, привыкла к болезням и смерти и считала их обычными спутниками своей работы. К некоторым из своих маленьких пациентов она относилась лучше – тем, кто был ей более симпатичен, – к другим хуже. Но все они были ее пациентами, не более. А в ее отношение к Вете примешивалось еще чувство, которое каждый врач испытывает к человеку обреченному, – досада, смешанная с ощущением профессиональной беспомощности. Поэтому так и не любят обреченных в больницах…
Из развлечений в этом большом и скучном доме были лишь книги да телевизор. Несколько книг она привезла с собой, когда ее ненадолго завезли домой за необходимыми вещами. Скоро она перечитала их все. Телевизор она включала, когда девочка спала. Здесь было много видеокассет, преимущественно с мультиками и детскими фильмами, – скоро она пересмотрела все сколько-нибудь интересное. Попросить новые кассеты с фильмами она стеснялась – хозяин дома мог подумать об этом не так, а хозяина она, как все здесь, побаивалась.
Вечерами Вика спускалась в сад, окружавший дом, и подолгу гуляла. Днем выходить она не рисковала – в любой момент в комнату к девочке мог придти хозяин, и ему вряд ли понравилось бы ее отсутствие. Вечерами он никогда не появлялся, и она наслаждалась тишиной, чистым воздухом и легким шумом листвы над головой. В такие минуты она часто вспоминала свой приход к странному человеку с седой бородой и то, что произошло тогда, в маленькой квартире. Со временем это стало ее любимым воспоминанием, она берегла и лелеяла его, с удовольствием вспоминая каждую деталь и каждое слово, – его и свои.
В этом саду и случилось вскоре неприятное происшествие, едва не изменившее ее дальнейшую судьбу.
Один из мордатых охранников хозяина давно выказывал ей свое расположение: заглядывал без причины к ним в комнату, пытался заговорить и даже однажды – прижать ее в углу коридора. Тогда она, без затей, смазала ему по физиономии, охранник сдавленно охнул, отскочил и посмотрел на нее так, что Вике стало не по себе. Однако охранник, оглянувшись по сторонам, отступил, и скоро она забыла о случившемся. Зря.
…Он, видимо, давно наблюдал за ее вечерними прогулками и выбрал момент, когда она забрела в самый дальний и глухой угол сада. Подкрался он незаметно; сильные руки вдруг обхватили ее сзади: одна держала ее поперек туловища, вторая зажимала рот. Потом ее потащили в сторону – к широкой стальной двери подвального гаража.
Ошеломленная и испуганная, она поначалу не оказала сопротивления. Потом попробовала кричать, но даже мычания не прорвалось сквозь широкую стальную ладонь, намертво запечатавшую ей рот. Тогда она стала лягаться и раз все-таки попала каблуком – сзади зло зашипели.
– Будешь дергаться, голову откручу! – зло прошептали у нее над головой, и этот злой шепот внезапно привел ее в ярость. Со студенческих времен у нее сохранилась привычка носить в кармане халата остро заточенный скальпель (ей часто приходилось возвращаться домой поздними вечерами) и сейчас она вспомнила о нем. Недолго думая, она выхватила скальпель и с размаху вонзила его в толстую стальную руку, сжимавшую ее тело.
Сзади завыли, и она ощутила свободу. Сделав несколько торопливых шагов вперед, она оглянулась. Охранник, сжимая раненую руку другой, выл и раскачивался. Между пальцами ладони блестела в тусклом свете фонарей узкая рукоятка скальпеля; густая темная капля скользнула с раненой руки на землю, затем вторая, третья… Она повернулась и побежала к себе…
* * *
Утром следующего дня человек с не запоминающимся лицом вызвал Вику к себе.
