— Привет, Гусенок.
Он обернулся и растянул губы в щербатой улыбке:
— Привет, Питер. Не чаял тебя увидеть. Говорили, что тебя повесили, — и протянул мне руку.
— Я слышал, — я стиснул ладонь и вдруг почувствовал, как его рука отделяется от тела.
А улыбка Гусенка становилась все шире и шире:
— Да ты че, Питер, разве не помнишь? Мне ж руки отрубили. В той деревушке возле Ай–Апека. Неужто забыл? — улыбка была неестественно огромной и продолжала разрастаться, а я ошалело смотрел на две его руки, а они извивались, как короткие, толстые змеи. — Ты ж это видел. Вы все это видели. Все видели! И никто из вас не помог! Никто! Сволочи!
Гусенок уже орал во всю мощь легких. Я бросил его руки и закрыл уши. И тогда он начал смеяться. Кожа лопнула, и нижняя челюсть буквально упала на пол, а он этого даже не заметил и продолжал хохотать, а кровь хлестала у него изо рта…
Тот рейд провалился, едва успев начаться. Кто‑то из штаба слил информацию королевичам, и нас уже ждали. Гусенка схватили. Они хотели узнать, где остальные. В конце допроса ему отрубили левую руку. Потом — правую. Он ничего не сказал. Вообще ничего. Ни слова. Только смеялся. Хохотал до тех пор, пока один из офицеров, нервы которого были уже на пределе, не ударил его саблей в рот. Мы все это видели, потому что лежали в кустах на расстоянии ста метров от места допроса и казни.
Это я вспомнил потом, когда пришел в себя.
Дальше все пошло еще хуже. Долгие периоды просветления стремительно становились все короче и короче. Реальность смешалась с кошмаром и кошмар стал реальностью. До сих пор не знаю, где заканчивалась явь и начинался бред. Об этих трех месяцах у меня сохранились только обрывочные воспоминания, и было бы лучше, если бы они не сохранились вовсе. Бары, заполненные мертвецами с которыми я по очереди пил на брудершафт; кегельбан с отрубленными головами вместо шаров; колонны детей с выколотыми глазами; гильотина на центральной площади Леворта; мертвые враги и мертвые друзья… "Я их всех помню. Хочу забыть, а вот помню и все…" В теперь уже короткие промежутки просветления я понимал, что схожу с ума и ждал только одного — чтобы это произошло поскорее и окончательно. Однако сумасшедший или нет, наяву или в бреду, но я неуклонно двигался на север. Почему именно на север? Не знаю. Ведь мне, в принципе, подходило любое направление. Родных у меня не было, друзей не было, где моя родина я не знал. Я мог идти куда угодно. На все четыре стороны. Но шел на север. И мои демоны шли вместе со мной. Так я и оказался в Фаро. Дальше идти было некуда. Дальше были неприступные горы и королевство Эврифен, где мне места не было.
А потом я встретил Юла, познакомился с Мартой, получил работу, снял комнату, помог Кире… И демоны как‑то тихо ушли.
А сегодня вот взяли и вернулись и теперь с этим надо срочно что‑то делать.
Я вышел на площади эльфа. На самом деле она называется площадь Га Эльцахдариель. Ну, или как‑то вроде этого. Никто не может произнести правильно, и поэтому все говорят просто "площадь эльфа". В Фаро живет очень мало настоящих эльфов, так что они не возмущаются по этому поводу. Что же касается полукровок, то им все равно. Они тоже не знают, кто такой этот Эльцахдариель. Или кто такая.
Площадь эльфа — неофициальный центр Среднего города. Здесь сосредоточены все заведения, позволяющие ему нормально функционировать. Вначале я зашел в банк и закрыл счет, особо настояв, чтобы все деньги выдали металлом, а не ассигнациями. Заодно я забрал длинный сверток и старый армейский вещмешок, которые хранил в одной из ячеек банка. Затем отправился на почтамт, откуда отправил триста золотых монет на адрес заведения "Бронзовая роза" в Центре. Мне вообще не нужны были эти деньги, но утром я не хотел расстраивать Киру — она так рвалась помочь мне… Сейчас‑то уже все равно. Потом я подумал о том, как мне поступить с одеждой. Как ни крути, но штаны мне были необходимы. Тем более, что и штаны были хороши — сшитые "под армию" в эльфьих ателье (уверен, что лучших) они имели множество карманов, и, кроме того, были сшиты из очень хорошего, прочного материала. Такие штаны, наверное, стоили никак не меньше десяти монет. Я решил оставить их себе. Куртка… Куртка была мне впору и это единственное, что можно было про нее сказать хорошего. В такой куртке нельзя ходить по Среднему городу. В ней и по Центру днем не очень‑то походишь. Такой себе клубный вариант для существа неопределенной расы, пола и ориентации. Так что куртку я снял и запихал в мусорный бак. С этим покончено. Теперь следовало решить, что делать дальше. Для начала я купил газету. О стычке в доходном доме Тру не было ни слова. Меня это не особо удивило — Крест не принадлежал к той категории людей, о которых пишут некрологи. Немного подумав, я решил заскочить в "Овцу и мельницу". Следовало сказать Юлу, что я увольняюсь, попрощаться и поблагодарить за все.
Неладное я почувствовал еще за пару кварталов от бара. Не опасность, нет. Просто что‑то было не так. Какая‑то нервозность витала на улице. Я прибавил шагу.
В "Овце и мельнице" не осталось ни одного целого стекла. Дверь была крепкой, и полностью разломать ее не смогли, поэтому просто сняли с петель и бросили на мостовую. Внутри был полный разгром. Кто‑то переломал столы, стулья, перебил посуду, вырвал из стен канделябры и крюки для ламп, пробил дыры в тонких перегородках и сорвал полы… Посреди всего этого безобразия прямо на куче мусора сидел Юл. Когда я вошел, он даже не пошевелился.
— Марта… — тихо, почти шепотом, сказал я. — Что с Мартой?
— Она наверху. У нее сломана рука. Доктор сказал, что ничего серьезного…
Голос у Юла был тусклый, безо всякого выражения. Он поднял голову. Все лицо было в мелких порезах и засохшей крови. Я подошел и сел рядом.
— Что тут произошло?
— Они ночью пришли. Вернее, уже под утро — часа в три. Восемь человек. Люди Большого. Посетителей много было — пятница все‑таки, но они всех выгнали. Я думал, что они за деньгами пришли. Я им и говорю, что платил в этом месяце уже, а они говорят, что, мол, не в деньгах дело, а им Питер Фламм нужен. А я и говорю, что у нас таких нет, я сразу‑то как‑то и не вспомнил, что ты говорил, что ты вроде теперь Питер. Ну, тогда они и стали крушить все подряд. Я‑то вначале дернулся, да куда там… Двое меня за руки держали, остальные громили… Шум, грохот… Марта проснулась, спустилась вниз. Один, здоровый такой, черный весь, за руку ее схватил, а она как закричит… Никогда не слышал, чтобы она так кричала. Я чуть с ума не сошел… Если бы мне было лет на двадцать меньше… Ну хоть на десять лет… Я им сказал где ты живешь… Из‑за Марты… Я очень за нее испугался. Так бы я не сказал… Из‑за Марты… — он впервые посмотрел мне в глаза — Ты меня простишь… Питер?
