Они помолчали, раскаленные уголья притянули взгляд каждого из них, да и никак не отпускали. Теперь глаза всех троих отражали красные отсветы огня.
«Навь!» — подумалось Дюку. — «Только в Навь мог угодить великий гусляр».
«Нет доступа живому существу в Навьи пределы, не то нашел бы я Садка», — помыслил Чурила.
«Навь, Навь», — крутилось в голове у Вильгельма. — «А что такое — эта Навь?»
— Там, где Навь — там обязательно вода, — сказал, вдруг, Пленкович. — В любом состоянии: в жидком, газообразном.
— Даже в твердом, — добавил Стефан.
— Подводное царство? — поинтересовался принц.
— Не совсем, — возразил Чурила. — Царство бывает только небесное. Остальное — так, страховка. Вода нужна для того, чтобы посредством ее можно было видеть. Или, наоборот — не видеть. В Нави всякие твари навьи видят друг друга, эту возможность они теряют здесь, в Яви, куда некоторые ходят кормиться, лакомиться яствами. Я, к примеру, иной раз могу глаза отвести. Да не только я. Чем ближе к воде, либо в тумане — делать это проще. В раскаленных песках — невозможно. Почему? Да потому что, чем больше воды, тем проще скользить по ее поверхности, не проваливаясь в Навь. Однако существует опасность того, что схватит тебя в тумане, положим, навья сущность и затреплет, как волк ягненка. Они видят лучше, все равно, что рыбы под водой, а ты — на расстоянии вытянутой руки, да и то контуры. Такая, Ваше высочество, диалектика. Поэтому любой туман несет опасность, а не только белых лошадей с теплыми губами.
Вильгельм кивнул головой в знак понимания. Внезапно ему в голову пришла еще одна мысль.
— Трудно отводить глаза?
— Для кого как, — заметил Стефан, которому это искусство, сколько бы он ни пытался, не покорилось.
— Два условия, — сказал Чурила. — Первое: выбросить из головы любую мысль, что тебя можно увидеть. Второе: самому не замечать того или тех, кому отводишь глаза.
— И все? — удивился принц.
— Ох, лукавишь, Пленкович! — усмехнулся Дюк. — В чем же тогда смысл? Как же определиться в пространстве, коли противника не видишь?
— Смысл не в нападении, — возразил Чурила. — Смысл подойти ближе, ориентируясь по местности. Либо, затаиться, спрятаться. Едва ты увидел своего противника, он получает такую же возможность, стоит только ему глазами тебя отыскать. Все справедливо.
— Железное правило, — согласился принц, представляя, как он отведет у всех глаза, а сам войдет на женскую половину, где всякие леди, весьма призывного возраста, одевают себя в корсеты и сразу же раздевают их. А тут — он прямо среди этого богатства! Возникнет, словно из ниоткуда — то-то чопорные дамы порадуются, сразу же окружат его заботой и лаской. Вильгельм вздохнул, потому что ни одна из дворцовых красавиц не сможет сравниться с той, кого кличут Бабой Ягой. Через год он обязательно вернется, и тогда ей единственным поцелуем не отделаться!
— Неужели ты один на поиски Садка отправился? — меж тем поинтересовался у Чурилы Дюк.
— Нет, — мотнул головой тот. — Нас там было целая лодка. Так как-то рассеялись мы все.
Стефан внимательно посмотрел на Пленковича, и взгляд его выражал изрядную долю сомнения. Темнит парень.
— Ну да, — тяжело выдохнул Чурила и отвел взгляд в сторону. — Турнули меня. Сказали, раз Ваську Буслая от озорства унять не мог, так и виноват. А мне что же, силком его держать? Помощь звать — тоже не вполне по-товарищески. Вот и получилось — кругом неправ. С Васьки — как с гуся вода, а меня — во всех грехах крайним ставить.
— Это кто же такой суровый верховодит в вашей ватаге?
— Добрыша Никитич, кто же еще? — опять вздохнул Пленкович. — Воевода при Магнусе, что в Новгороде. Сам-то он родом из Пряжи.
— Пряжинский, стало быть?
— Наверно, — пожал плечами Чурила. — Слэйвины «Пряжанским» именовали. Жена у него — красавица, дочь самого Микулы Сельяниновича. Не очень ему хотелось в поход идти, да все просили, в том числе и князь этот слэйвинский — Володя. Тот отчего-то пуще всех, будто Садко денег ему должен. На самом-то деле как раз наоборот.
— Ну, брат, этих слэйвинских князей не разобрать, — сказал Стефан. — У них на уме всегда одно: чтоб никто не мог какое-либо неуважение им выказать. На том и стоят, остальное — по барабану. Правда, неправда, вред, гибель — им лишь бы власть свою не упустить, а желательно — и преумножить.
Отошедший от костра на некоторое время Вильгельм вернулся снова, да не с пустыми руками.
— Во, — сказал он. — Гляди, парни, что у меня есть.
Принц выставил вперед три искусных кубка без ножек, выполненных из глины, потом обожженных и разукрашенных глазурью. Чурила, не скрывая разочарования, промычал что-то нечленораздельное, а потом добавил:
— Красивые древние вещицы. Хрупкие и дорогие, поди. Поздравляю. Отличные стаканы.
Вильгельм весело хмыкнул.
— Видать, и я могу глаза отводить! — сказал он. — Не туда смотрите.
На другой его руке, той, что в повязке, покоился кувшин с узким горлышком. Действительно, его никто и не заметил.
— Если он пустой — то это самое большое разочарование сегодняшней ночи, — проворчал Стефан, тоже слегка уязвленный своей невнимательностью.
Вильгельм выставил стаканы, присел к костру и, приоткрыв пробку на кувшине, втянул в себя воздух:
— Цветами пахнет и еще чем-то, чего никак не разобрать.
Стефан тоже принюхался, потом нос к горлышку сунул Чурила.
— Откуда это у тебя? — поинтересовался он.
— Стаканы мне кузина ссудила, сказала: все равно у нее разобьются, пусть уж лучше это сделает кто-то другой.
— Нет, я про питие, — отмахнулся Пленкович.
— А что это? — в свою очередь задал вопрос принц.
Чурила не ответил, отвернувшись в сторону. Стефан тоже молчал — похоже, он единственный был не при делах. Есть напиток — хорошо, если его можно, к тому же, пить — еще лучше, а при условии, что завтра от этого никто не помрет смертью храбрых — великолепно. Когда народ собирается для общения, самым верным средством для того, чтобы язык развязался — это выпивка. Не обязательно хмельная, подойдет и квас. Язык приемлет, чтоб, как рыба в воде, любую жидкость. Попробуй поговори, когда рот пищей забит — мигом крошками собеседников забрызгаешь, да, вдобавок, подавишься и будешь кашлять, выпучивая глаза. А соседи в это самое время примутся лупить тебя по спине, выражая свое недовольство. Кое-как отдышавшись, размазав по бороде сопли со слезами, попробуешь продолжить разговор — да не тут-то было, мысль уже куда-то задевалась, остается откланяться и, очи долу, прочь. С питьем такого не происходит, сделал глоток — и порядок, можно даже песню спеть, потому как все горло прочистилось.
