Наш путь вился меж холмов, которые становились все круче. Где-то на западе простирались совсем уж лысые пески, а на востоке — древние Высокие, или Змеевы, Горы, те самые, в которых, как говорят, нету прохода. Но здесь пока были сочные краски и богатство растительности: листва делалась все зеленее, небо — синее и глубже, а горизонт как будто спускался ниже уровня земли.
И тут Сали восторженно пискнул и запрыгал на сиденье. До него только сейчас дошло, что это синее и есть море, такое спокойное, что его не отличишь от безоблачного неба.
…А море по мере нашего приближения раз от разу, с каждым новым витком становилось ярче и отчетливей, будто повертывали ручку фокусировки: и покой его куда-то делся, вот на нем и буруны появились, зеленовато-белые и игривые, как котята. Оно волновалось, и досюда доставало его шумное дыхание.
— Постоим — посмотрим? — предложил я.
— Ага, мне надо еще привыкнуть, что оно такое большое.
Мы выгрузились на твердую почву, Агния на руках у мальчика, и тоже задышали. Ветер лихо насвистывал вокруг нас, узловатые корни цепляли за ноги, какие-то узорные лиственные растения с душноватым ароматом росли вокруг целыми шапками, клумбами, газонами…
— Амброзия, — сказал Сали. — Это амброзия.
— Догадываюсь. Когда у ней пора цветения, добрую половину здешних поселенцев постигают сенная лихорадка и жуткие сопли.
— Они не знают, что такое настоящий мир, у них от всего аллергия и ко всему идиосинкразия.
— Кто тебя научил таким премудрым словесам, попы?
— В монастырях не одни попы, как вы говорите. Не одни посвященные в сан, я имею в виду. Знаете, наверное, что в старину аббатом назывался любой, кто владел землями аббатства? Как аббат Скаррон. И что монах значит «живущий один», такой, кто ценен сам по себе, а не в массе, поэтому ему и общежитие таких, как он, не мешало оставаться монахом. Как преподобному Франсуа с его Телемским аббатством.
Вместо ответа я обнял его за худенькие плечи и сказал:
— Знаешь, давай будем оба заодно и на ты, ведь ты меня стократ ученее.
И с этим покатили дальше.
Пляжный дикарь, жаждущий купанья во что бы то ни стало, подобен клопу по степени своей проникновенности: лезет в каждую щель. Мы успели по пути оценить несколько его тайных форпостов. Два десятка тентов и палаток посреди площадки, где земля перемолота в пыль ногами и шинами; вокруг кустики, которые ветер оснастил разноцветной лохматурой и откуда тянет специфическим духом аммиачных солей и алкогольной отрыжки. Это нам не подходило явно, хотя Бдительные, должно быть, обходили этот рай далеко по окружности.
Еще дальше семью семеро смелых оккупировало небольшой местный аэродром: стойбище вытянулось по дальнему краю летного поля, которое почти сразу обрывалось в морскую глубь. Дул славный бриз, время от времени превращавшийся в грохочущий ураган, когда очередной лайнер почти на бреющем полете шел над головами, держа курс не море. Старожилы заверили нас, что в текущем году еще не было случая, чтобы какая-нибудь «из этих сигарок» не набрала нужной высоты. Года три назад, правда, одна махина кувыркнулась-таки в соленую водицу, увлекая за собой с десяток автомобилей и палаток, но всех их уже давно изрезали на металлолом и похоронили под статуями, туями и кипарисами ближайшего кладбища. Теперь пляж хороший, чистый, только спускаться надо, как, впрочем, и раньше, в обход. Кроме того, ночью аэропланы не летают и можно без проблем выспаться, а в порту метрах в двухстах отсюда имеются на диво чистенькие удобства, газетно-жвачный киоск и крошечный супермаркет.
— Нас цивилизация не колышет, — с важностью ответил я.
Переночевали мы здесь и в самом деле неплохо, но что до остального аттракциона — спасибо: я за семью в ответе, как-никак.
Берега в здешних местах были уже почти дикими — и исключительной красоты. Полоска пляжа шириной в ладонь, но песок чистейший, а в воде мелкие разноцветные камушки: обломки мрамора и обсидиана, половинки розовых двустворчатых моллюсков размером в ноготь, изредка — яркие или бледные халцедоны. Если повернуться к морю спиной, ваш взгляд с одной стороны упирался в обрыв, наискось пересеченный мощными выпуклыми жилами кварца, с другой — в кручу, поросшую низким, но пышным лесом. На привалах мой мальчик бегал по мелководью, вздымая за собой тучи радужных брызг, и собирал себе всякую ракушечную мелочевку на бусы, а псина, что разлеглась рядом на Дюрандином коврике, сочувственно потявкивала. В глубокую воду мы Сали одного не пускали, хотя плавал он как рыба, я имел случай в том убедиться. Что до меня, то я в основном кухарил и портняжил — подгонял свои одежки на него со сноровкой, надеюсь, куда большей, чем Майлс Гендон.
Чтобы соорудить ему достойный его величества наряд, пришлось порядочно-таки повозиться, Сперва я выстирал его в порошке и вывесил на солнышко — засиял он не хуже, чем от глины и пемзы. Ну конечно, я имею в виду Салину хипповую джинсу, а вы что себе представили? Заплату не задницу я, конечное дело, присобачил первым делом, еще до того, как позаботился добыть трусы и майки любимых им насыщенных тонов, чтобы было чему просвечивать сквозь оставшиеся дырки. Далее, Сали категорически отверг все мои мало-мальски приличные брюки и рубашки (о детском спецмагазине я ему даже заикнуться не осмелился) и снизошел только до пятнистого десантного (хэ-бэ и бэ-у) комбинезона, в котором смахивал на лягушку или тритончика и таковым образом полностью сливался с природой. Правда, штаны он урезал до бриджей (подшивал я) и стянул на талии белым шелковым шарфом коммивояжерского происхождения, куртку оснастил глазастыми пуговицами, почерпнутыми из того же источника, а поверх маек на его распахнутой груди постоянно болтались то фантастического изящества бусы (сверлил дыры в костях, сердоликах и жемчужницах опять же я), то «куриный бог» на бечевке или белемнит на латунной цепи — а иногда и всё зараз. В качестве заключительного штриха он достал из своего мешка и вдел в ухо серьгу наподобие тех, что носят армейцы элитных подразделений, но не простую, как у меня, необстрелянного, а с переливчатым камушком: то зеленым, то красным, в зависимости от настроения.
Мы продвигались дальше и дальше, отыскивая пологое место, чтобы подогнать Дюрру поближе к воде, и в конце концов решились облюбовать запретную зону.
Здесь никого не было — опасались полиции, и напрасно, поскольку ее стационарные локаторы реагируют только на большие скопления. Кроме того, я давно уже понял, что чем ты нахальнее, тем тебе безопасней. По дну ущелья бежала река; горло его перехватывал железнодорожный мост — его ржавые стальные фермы покоились на замшелых каменных опорах. В стороне от моста ивы и длиннобудылый орешник переплелись и образовали своды большой пещеры, где по дну беззаконно журчал ручей, текущий не в реку, а сам по себе, и пахло сырой прохладой, такой приятной в разгар дневного пекла.
