— Которыми вы никогда не пользуетесь так, как надо. Строите головоломку из понятий, сеть из логических категорий — и силитесь запихнуть туда вселенную. Уподобляете ее худшей части себя вместо того, чтобы самим стать лучшей ее долей.
Откуда у него, певца детскости, появились такие странные и явно недетские понятия? От странствий, подумалось мне, от странничества…
— Ну, опять твои вечные шарады. Давай-ка бросим это занятие и сварганим что-нибудь пожрать, у тебя это куда как здорово получается!
Да уж. У него все выходило здорово, как будто все живое и неживое его слушалось. И еда была вкусна, и белье чисто, и комары почти не язвили, огонь исправно и бездымно грел, а вода одной каплей утоляла жажду. Свободного времени было навалом, и Сали увлекся еще и косметикой. Покачивая ногами в лакированном загаре, он красил ногти хной и перед зеркальцем заднего вида, снятым с Дюрры, подводил басмой брови, веки и ресницы.
— Ты часом не гей? — спросил я как-то, не вытерпев. — Девушки у тебя были?
Он только усмехнулся:
— Не было. «Всё это сохранил я от юности моей». А что крашусь, так это для пользы, Басма укрепляет зрение и защищает от солнца, хна полезна для волос и ногтей. Хочешь сам попробовать?
— Спасибо. У меня и так кудри по колено, хоть стригись.
— Ой, не надо стричься! Мы тебя в косы будем убирать, — Сали втянул голову в плечи, ибо я на этих словах развернулся, чтобы влепить ему подзатыльника… — как древнего монгола или индейского воина, — поспешно добавил он и с облегчением заболтал сандалетками.
Вот таков было он весь: шуточки, зубоскальство и мудрость не по годам. И надо всем: его болтовней, моим дольче фарниенте, муравьиным копошением остальных — витал сладковатый дух тревоги.
Я не говорил, что экспрессы мешали нам редко — раз, от силы раза два в день дрожь сотрясала шпалы, пробкой, выстреленной из бутылки, несся сдавленный бешеной скоростью воздух, и из тоннеля с одной стороны моста на долю секунды показывалось удлиненное серо-стальное рыло, чтобы стихийным бедствием просвистеть по рельсам. В остальное время между быков любила играть наша ребятня. Валуны на подступах к воде огромные и осклизлые, но дно песчаное, река чиста и неглубока — в отлив самое большее по грудку — а в пазухи между булыжниками, спаянными цементом, прилив заносит мелкие раковины, пеструю гальку, блестки слюды, иногда кусок округло обточенного стекла или живую рыбку. Как-то один из мальков сунул пятерню в такое углубление, и в этот самый момент что-то случилось со старым мостом: камни слегка подвинулись, и кисть ему зажало. Зажало не так уж и плотно, однако будто в наручник. Глядишь, и выпростался бы понемногу, да уже шел прилив. Сначала-то он еще мог стоять, молчком да тишком, потом лег на воду — тогда уж он заорал, а его приятели испугались и дернули за папами-мамами. Скоро у мостовой опоры сгрудился весь лагерь.
Мы попусту теряли время… Пока пытались вытащить и его, и руку, вода поднималась. И когда поняли, что резать придется все равно, с риском, что он умрет с одной боли и перепугу, не стало уже и этой надежды. Его отец, который поддерживал его на плаву, сам стал захлебываться.
И тут, совсем запыхавшись, примчался Сали. Одному Богу известно, где его носило, когда он был нужен больше всех. И даже не поглядел на мальчонку, а сразу вцепился мне в плечо крашенными хной коготками:
— Джошуа, проси скорее, чтобы пошел тяжелый поезд! Проси!
Я хотел сказать, что до вечернего экспресса еще добрый час и что наше время и есть только до него, потому что от него только хуже сделается…если мы вообще его дождемся. Вибрация поездов год от года только вбивает мост в речное дно и уплотняет опоры. Но у него было такое отчаянное выражение лица — ну, будто он сам попал в капкан, приковался к тупому, неподвижному и пленному зверю.
— Ну хорошо, пусть он пойдет, говорю я. Я прошу. Я хочу этого, слышишь?
Бывало у вас ощущение, что фразу, произнесенную надлежащим образом, как бы подхватывает нечто сверху и приподнимает… Не то: будто слово смыкает две полусферы… нет. Просто в этот миг я сам стал своим желанием. Мы ощутили знакомое содрогание рельсов, потом лязг — вдали, в теле горы, на выходе, рядом, над самыми нашими головами — тяжкий полет серебряной пули, свертывающей время-пространство в кокон. Возмутились воды, расступилась на миг земля. И я увидел, что мальчишка выхватил наружу сжатый кулак, повис на отцовой шее, и они поплыли к берегу.
— Военный, литерный прошел, — сказали мне в спину. — Из тех, ради кого и пути охраняют. Он тяжелей грузовика раза в два, потому что броня. Смотрите, а щель-то совсем закрылась.
В самом деле, сквозь чистый слой поднявшейся воды видно было, что камни соединились намертво.
— Вот так штука, — оторопело протянул отец, пока мать, сладко рыдая, теребила свое дитятко на предмет повреждений. — Теперь и не узнать, зачем ты туда своей лапой полез.
— Почему не узнать? Смотрите!
Мальчуган разомкнул судорожно согнутые пальцы, и на ладошке оказалась тусклая монета, от патины ставшая пухлой, как пряник: лицо в венке, лицо в ореоле…
— Я бы и выпустил, да уже не мог, так стиснуло, — прошептал он в свое оправдание.
— На аверсе кесарь, на реверсе — Бог, — снова провещали с умным видом за моей спиной. — Ловок ты, голубчик, талисманами богатеть.
Этим наше пребывание здесь и закончилось. То ли запаниковали мамаши, то ли прошел слух о том, что неподалеку видели Бдительных на скоростных моторах, готовых к немедленной облаве, — но мы спешно дернули отсюда, соблюдая интервал в милю, уже опробованный на практике как не вызывающий подозрений. О месте договорились заранее и потом накапливались там по мере прибывания.
На сей раз мои попутчики порекомендовали соединиться в одной реликтовой (судя по табличкам) сосновой роще, в которую забивало гвозди не одно поколение диких. Они сгребали хвою под свои матрасы, обматывали исторические стволы бельевой веревкой, жгли костры и кормились от щедрот местного рынка. Рыночек защищал патентом и свою территорию, и примыкающее к ней поселение неандертальцев, тем спасая всех от полиции и куда менее активных «зеленых» экологов.
Здесь было славно. Моточадо без штанишек сидело в толстой серой пыли и осыпало себя ею с ног до головы: теперь ясно было видно, что это будущий мужчина. Остальные дети рыскали, глазея на здешний зоосад. Благонравные собаки прохаживались между палаток и лотков, случалось, даже спали рядом со свежим шматом мяса или яичницей на сковородке. Они были ученые и давно поняли, что за покражу здесь легко получить не только в морду, но и по ребрам, да пребольно. С утра, вместе с открытием торга, начиналось кудахтанье, мычанье и блеянье живого товара, но все покрывал трубный рев ишаков. Считалось, что этих аристократов местной фауны лет до двух с половиной нельзя ни вьючить, ни подседлывать, а то хребет им сломаешь. Вот и ошивались рядом с деловыми сородичами отпетые тунеядцы.
