Она отвергла т’лан имассов.
Отвергла т’лан айев.
Лишь на время… так она думала. На краткий срок, пока она будет трудиться, творить мир, который их ждёт. Она собрала духов, которые служили бы древнему народу, стали бы ему богами — она хотела принести исцеление т’лан имассам, облегчение — их позабытым душам.
Мир, где её мать снова стала бы молодой.
Мир-сон, дар К’рула. Дар даруджийца Круппа.
Дар любви — в обмен на всё, что забрала у матери.
Но т’лан айи ушли, молчанием отвечали на её отчаянный зов — и теперь погиб Скворец. И две женщины, на безмолвное присутствие которых Серебряная Лиса так привыкла полагаться — куда больше, чем они сами могли бы вообразить. Обе погибли, защищая её.
Скворец. Всё, что было в ней от Рваной Снасти, преисполнилось неутолимой печалью. От него она тоже отвернулась. Но Скворец всё равно встал на пути Каллора.
Сделал это потому, что остался тем человеком, каким был всегда.
А теперь потеряны и т’лан имассы. Смертный, Итковиан, Кованый щит без бога, человек, который принял в себя тысячи убитых в Капастане, распахнул перед ними объятия…
Невозможно принять боль т’лан имассов. Даже оставайся бог по-прежнему с тобой, он отказал бы. Невозможно. Их слишком много. А ты? Ты — лишь один человек, одинокий, ты не сможешь нести их бремя. Это невозможно.
Столь отважно.
Но невозможно.
Ах, Итковиан…
Серебряная Лиса чувствовала себя побеждённой — отвагой, но не своей — сама она смелостью никогда не отличалась — нет, храбростью людей вокруг. Со всех сторон: Колл и Мурильо, одержимые ошибочным пониманием чести, похитили её мать и наверняка даже сейчас берегут и охраняют её — умирающую; Скворец и две женщины; Итковиан. И даже Тайшренн, который пострадал — сильно, — когда открыл свой Путь, чтобы отбросить Каллора. Такая безрассудная, трагически неуместная отвага…
Я — Ночная Стужа, Старшая богиня. Я — Беллурдан, теломен, Сокрушитель черепов. Я — Рваная Снасть, бывшая прежде смертной. И я — Серебряная Лиса, заклинательница костей из плоти и крови, Призывательница т’ланов.
И я побеждена.
Смертными…
Небо над ней потемнело — Серебряная Лиса подняла взгляд. И поражённо замерла…
Волк метался, бился о костяные прутья клетки — его клетки… о мои рёбра. Он в ловушке. Умирает…
И я делю с ним эту боль.
Грудь горела огнём, вспышки мучительной агонии хлестали, будто снаружи гроза с градом терзала кожу на рёбрах…
…но буря не усиливалась, наоборот, как будто стихала, словно с каждым ударом что-то передавалось ему, дар…
Дар? Эта боль? Но как… что это? Что приходит ко мне?
Стар, так стар. Горькие и сладкие, полузабытые мгновения удивления, радости, горя — буря воспоминаний, не его — слишком много, валятся словно ледышки, затем тают в ярком столкновении — Ток чувствовал, как тело немеет под этим напором…
…вдруг его потащили прочь…
Ток заморгал в темноте, единственный глаз был так же слеп, как и второй — тот, что он потерял у стен Крепи. Что-то рвалось в уши, кажется, звук. Вопли, пол и стены дрожат, цепи рвутся, с низкого потолка сыпется пыль. Я здесь не один. Кто? Что?
На каменной плите рядом с его головой оставили борозды когти — жадные, тревожные.
Тянется. Хочет меня. Кто? И кто я ей?
Взрывы загрохотали ближе. И голоса, отчаянные крики по ту сторону стены… видимо, в коридоре. Звон оружия, вопли, хрип, звон доспехов — части брони падают на пол.
Ток повернул голову — и увидел кого-то во тьме. Огромное, напряжённое, визжащее, воющее без передышки. Огромные когтистые лапы умоляюще тянутся… тянутся…
Ко мне.
В пещере вспыхнул сероватый свет, мгновенно осветил чудовищную, заплывшую жиром рептилию, прикованную к стене напротив Тока. В глазах твари светился ужас. Камни рядом с ящером были изборождены глубокими царапинами, метками безумия, которые вызвали у малазанца ужас… ибо это безумие он опознал в себе самом.
Она… она — моя душа…
Провидец стоял перед ним, его движения были отчаянными, дёргаными — тело старика, которое так давно одержал яггут, разваливалось на куски. Монотонно напевая себе под нос какое-то песнопение, Провидец, будто забыв о Токе, подходил всё ближе и ближе к Матроне, к Матери.
Гигантская тварь съёжилась, когти скрежетнули по камню, когда она прижалась к стене. Крики рептилии не прекращались, гулко отражались от свода пещеры.
Провидец держал что-то в руках, бледное, гладкое, продолговатое — яйцо, но не птичье. Яйцо ящерицы, увитое сероватой магией.
И чары крепли с каждым словом песнопения.
Ток видел, как что-то вырвалось из тела Матроны, сияние силы, которое устремилось было вверх…
…но угодило в паутину чародейства, в колдовской силок, который затем утянул свет внутрь яйца, что лежало в руках Провидца.
Крики Матроны внезапно оборвались. С бессмысленным всхлипом рептилия опустилась на пол.
В оглушающей тишине пещеры Ток яснее расслышал шум битвы в коридоре. Ближе и ближе.
Сжимая Финнэст, Провидец развернулся и посмотрел на Тока. Усохшие губы трупа дёрнулись от улыбки яггута.
— Мы вернёмся, — прошептал он.
Чары вновь расцвели, и когда тяжёлые цепи свободно упали на пол, вернулась тьма.
Ток понял, что он один в пещере. Провидец забрал силу Матери, а затем взял и её саму.
Волк бился в груди малазанца, вгонял шипы боли в сломанные, изуродованные руки и ноги. Он жаждал выпустить запертый вой, зов, обращённый к возлюбленной и родичам. Но не мог вздохнуть…
…не может дышать. Он умирает. Град, эти дикие дары, они ничего не значат. Из-за меня, роковой ошибки этого бога, мы оба умираем…
Звуки боя прекратились. Ток услышал, как ломаются один за другим железные прутья, услышал, как железо зазвенело по камню.
А затем кто-то присел рядом. На лоб Току легла ладонь, от которой осталось немногим больше, чем кость и сухожилия.
Малазанец ничего не видел. Света не было. Но рука была прохладной, касание — лёгким.
— Худ? Ты пришёл за нами? — Слова ясно прозвучали в сознании, но наружу вырвались лишь хриплые звуки. Ток понял, что языка у него больше нет.
— Ах, друг мой, — хрипло проговорил знакомый голос. — Это я, Онос Т’лэнн, некогда из клана Тарад, из Логросовых т’лан имассов, а ныне — родич Арала Фэйла, Тока Младшего.
Родич.
Иссохшие руки обняли его.
— Сейчас мы уйдём, младший брат.
