Через некоторое время отряд дружно чавкал, выскребая ложками миски. Каша подгорела, но никто не жаловался. Лишь главный кашевар изредка метал в мою сторону колючие взгляды. Красноречивые и обжигающие, как то пламя, на котором подгорела трапеза. Но не ведал он, что для меня то — высшая награда. Ведь я сумел отвлечь даже его, в самый ответственный момент. Поэтому я тоже чавкал вместе со всеми, запивал вином и благодарил кашеваров за такой изысканный ужин.
Барон тоже пребывал в хорошем расположении духа. О недавних происшествиях он и вовсе позабыл. Зато он не забыл про Хельда. Ему сунули деревянную миску с кашей, с хорошим куском мяса, дали кружку воды. Поначалу разбойник кривился и брезгливо воротил нос. Гордость цепко удерживала его от унижения. Готовность идти на смерть не позволяла даже прикоснуться к миске. Но мясо источало чудный аромат, каша пахла свежим ячменным хлебом. Хельд посопел немного, после сел, задумчиво посмотрел на подаяние, на меня. Я сидел к нему спиной, нас разделяла тьма и шагов тридцать. Но я прекрасно чувствовал его взгляд. И, не смотря на чавканье, приглушенный стук ложек и гул солдатских голосов, я расслышал, как он прошептал одними губами:
— А еще там у всех есть дети. И ради них люди готовы умирать…
«Судьбой чужой ты вздумал поиграть?
Но не забудь — судьба тобой играет».
Хранитель желаний
Тенью легкокрылой птицы над нами промелькнула ночь. Отряд отдыхал после вчерашних событий, после сытного ужина, после интересных историй. Охрана временами менялась, но покой оставался неизменным. Я посапывал возле костра прямо на сырой траве, хотя солдаты неоднократно предлагали подстилку. Но я привык к такой жизни. Мне достаточно тепла от прогоревшего костра, дабы не замерзнуть и не простыть. Зато мне нравится прислушиваться к дрожанию земли. Ведь, если обладаешь острым слухом, можно слышать топот коней на большом расстоянии. А если еще обладать слухом желаний, то можно вообще услышать очень многое, что творится в далеких краях.
Потому я люблю спать на земле. Сквозь сны я слышу и вижу тех, кто очень далеко. Они входят в мои сны, они могут говорить со мной, они могут даже прикоснуться ко мне. По крайней мере, если чего-то сильно желают. Ведь желание рождает толчок, который передается недрами земли, как тяжелый стук копыт. И чем сильнее желание, тем четче я слышу его. Оно похоже на крик. Кто громче кричит, того дальше слышно. Но если галдят все, то их перекричит лишь самый голосистый. Только, чтоб кричать громче всех, надо и грудь надрывать сильнее всех. И глотку иметь луженую.
Но в итоге все услышат самого молчаливого. Кто дождется, пока все не накричатся, и не упадут в бессилии. Тогда он нерасторопно и вдумчиво втолкует им все, что хотел сказать.
Если вообще захочет говорить…
Из-за холмов выглянуло утро. Мир зашевелился, зевнул, потянулся, поглядел на все с улыбкой, и занялся своими повседневными заботами. Отряд пробудился, наскоро позавтракал, обулся, напоил и оседлал коней. И вот уже снова пыльная лента дороги замелькала под ногами, под колесами и копытами.
Я отказался от вежливо предложенного коня, и бодро шагал рядом с солдатами. Хотелось размять онемевшее тело после холодной земли. Оглянувшись, я бросил прощальный взгляд на «живой» частокол, что вырос сегодня ночью у дороги. Многие тоже оборачивались, усмехались, вздыхали или равнодушно качали головами. Но жалости никто не испытывал. Прошлое уже растворилось в их воображении, и осело неприметным осадком. Яркие угли вчерашних событий ныне обернулись серой золой. Зато ярким светом манило будущее. Оно разгоралось живительным розовым пятном, спеша объять весь мир, продрогший за ночь. И все воодушевленно маршировали ему навстречу.
Новый день ничем не отличался от предыдущего. Разве что мы прошли через несколько деревень. Но они не привнесли никакого разнообразия, потому как никто здесь не задерживался. Люди по необъяснимым причинам сходили с дороги, скрывались в кустах и за деревьями, юркали в приземистые домишки и запирали за собой двери. Наверное, вид нашего отряда вызывал здоровый страх. Или нездоровый? А может они уже сталкивались с произволом барона, либо иных «благородных». Или он излучал такую жестокость, что ее чувствовали все. Даже собаки иной раз поджимали хвосты, скулили и прятались.
Однако никто из воинов не обращал на это внимание, лишь я. Пехота стучала сапогами, рыцари покачивались в седлах. То ли они спешили, то ли уже привыкли к подобному поведению сельчан? Лишь изредка их взгляды задерживались на пробегающих девицах, да на дымящих кузницах. Более ничто не привлекало внимания сурового воинства.
Только один раз мы остановились возле деревенской кузницы. Барон распорядился перековать некоторых коней — они сильно хромали, дребезжа подковами. Кузнец и три подмастерья быстро справились с работой, не дав солдатам заскучать. Глава отряда предложил щедрую оплату, но кузнец отказывался брать золото. Ибо закон королевства гласил, что каждый мастеровой «обязан своемерно пособлять делу короны в час беды, не требуя платы». Кузнец прекрасно это знал. Знал он и про тревогу близ северной границы. А потому помощь военному отряду счел своим прямым долгом. Барон настаивать не стал, но великодушно бросил плащ и берет, дабы хоть как-то оправдать себя. Еще пообещал щедро вознаградить мастера, если их поход завершится удачно. Кузнец не стал отпираться, принял дар и остался доволен. На том и порешили.
Вскоре деревня осталась позади. Отряд снова замелькал над дорогой, точно мельничное колесо над рекой. Ноги и копыта, словно лопасти, перемалывали ее, превращая в мелкую пыль. Пыль взвивалась, кружила и оседала на желтых накидках, на доспехах, на лошадиных крупах, на седельных сумах и сапогах. Она тоже хотела отправиться в далекий путь вместе с нами. Ей надоело однообразие лежачей жизни. Иногда ей удавалось задуманное, а иногда ее отряхивали, и пыль огорченно возвращалась назад.
Лой де Гарра то и дело хмурился и прикрикивал на нерасторопных солдат. Бесстрашный барон боялся одного — не успеть вовремя прибыть к приграничным укреплениям. А потому пешим приходилось выбиваться из сил. Тогда барон приказал погрузить на подводу часть доспехов, дабы ускорить шаг. Берд яро протестовал, но господин, на сей раз, его не послушал.
Все, как один, с завистью поглядывали на меня. Я шел легкой походкой, крутил во рту стебелек, рассказывал всякие небылицы и радовался жизни. И жизнь вращалась вокруг нас — она любит вращаться вокруг тех, кто ей рад.
