– Посетителям четвертого этажа, – промурлыкал он, – нынче подают тушеную баранину.
Отвернувшись, она пошла к лестнице и умудрилась ее одолеть, остановившись только раз перевести дыхание. В ночлежке воняло хуже, чем всегда, – курильщица трубки решила скоротать тут еще одну ночь. Но Элистэ было уже все равно. Забравшись под парусину, она провалилась в забытье и проспала до рассвета.
Пробудилась она тем не менее такой же усталой и в состоянии отупения, которого до тех пор не ведала. Тело ломило, а внутренности снедала какая-то непонятная боль. Она не сразу сообразила, что это от голода. Огромным усилием воли Элистэ заставила себя подняться с мерзкого ложа и побрела вниз по лестнице так же безучастно, как и ее соседки по ночлежке. Редкие хлопья мокрого снега лениво опускались на землю с низкого серого неба. Элистэ знобило, она поплотнее укуталась в плащ и потащилась по улице Винкулийского моста.
В тот день она не ушла далеко. Ей не хватило сил выбраться за пределы Восьмого округа. Она бродила в районе Райской площади, обращалась в убогие таверны и жилые дома, где, понятно, в ее услугах никто не нуждался. Правда, Элистэ, возможно, отчасти и сама была виновата, потому что все время останавливалась, чтобы прийти в себя. Сколько времени отняли эти передышки, Элистэ сказать не могла. Как-то раз она даже заснула, примостившись на уличной скамейке, а пробудившись минут через двадцать, увидела, что ее припорошило снежком. Нет, она должна взять себя в руки. И уж совсем непозволительно сшиваться у харчевен и вдыхать запах рыбной похлебки, от этого становилось только хуже. Она поплелась дальше в отчаянии, но не сломленная.
– На четвертом этаже нынче подают пирожки с телятиной и ливером, – весело сообщил Прильк, когда девушка вернулась в «Приют».
Элистэ молча направилась к лестнице.
– Минуточку!
Она неохотно остановилась.
– Вы не поверите, красавица, но я переживаю за вас, – произнес Прильк, вытянув губы уточкой, что, вероятно, должно было изображать участие. – Вид у вас не ахти. Совсем нездоровый, дальше некуда. Уж не чахотка ли?
– Со мной все в порядке.
– Вот как? Оглянуться не успеете, как заболеете. Красавица, вы опускаетесь, да что там – на глазах катитесь под откос. Усталый, больной вид. Где ваша молодость? И запашок от вас уже не тот. Лобковой вошкой обзавелись? Не волнуйтесь, обзаведетесь, ждать недолго.
– Недолго? Чего?
– А того, что вы примете мое предложение. Я ведь прикидываю, сами должны понять. Живые скелеты меня не интересуют. Через несколько дней вам не на что будет рассчитывать. Через неделю вы либо помрете, либо, задрав юбки в каком-нибудь переулке, будете давать всем желающим – пять бикенов за раз. А у меня на четвертом этаже куда уютней. Стоит подумать.
Она подумала – и сама поразилась тому, что готова уступить. Горячие блюда. Огонь в камине. Ванна. Постель с настоящим матрацем. Но главное – еда. Еда! Еда! Получить все это так просто. И главное – сейчас, сию минуту.
Прильк не сводил с нее глаз, расплывшись в довольной ухмылке.
Она прикусила язык, чтобы не вымолвить роковое «да». «Проще простого», – сказал он. Верно, выбора у нее не было. Что говорила Аврелия о том, чтобы принести Присягу на верность? А ведь как она тогда презирала за это Аврелию! Есть такое, на что можно пойти, только распрощавшись с собственной личностью, самой ее сутью. Ну, а потом жизнь будет продолжаться своим чередом, тело – благоденствовать, но в этом теле не останется прежней души. Как если бы она приняла ту Присягу. Сейчас ее искушали чем-то похожим.
Ужаснувшись, что едва не поддалась собственной слабости, Элистэ молча повернулась и зашаркала к лестнице.
– Но вы подумайте! – бросил Прильк ей вдогонку.
«Подумайте!» У нее кружилась голова; добираясь до пятого этажа, она раза три передохнула на площадках. А дальше грязь и вонь уже не имели значения, Элистэ дотащилась до нар и рухнула как убитая.
* * *
Рассвет с трудом пробивался сквозь грязные окна. Нет сил. Но надо заставить себя встать, умудриться одолеть спуск по лестнице, только бы не грохнуться в обморок. А внизу снова поджидает Прильк.
– На четвертом сегодня дают потроха по-фабекски, а к ним – луковый суп с протертым сыром.
– Ну и подавись, – тупо ответила Элистэ.
Чего она никак не ожидала, так это того, что сальная ухмылка разом исчезла с его гнусной рожи. Прильк вцепился ей в руку, причем довольно больно, и выпалил:
– Ну, слушай, я сыт тобой по горло.
Она удивленно подняла глаза.
– Что, не слышала? – он легонько потряс ее. – Хватит с меня твоих штучек. Поговорим начистоту. Сегодня пойдешь прямиком на четвертый, а если нет, так и не заявляйся.
– То есть как? – спросила Элистэ, потому что и вправду не понимала, о чем он.
– А так, что ты отночевала последнюю ночь. Ясно?
– Неправда, вы не имеете права! – встрепенулась она от такой беспардонной лжи. – У меня осталась еще одна ночь, я за нее заплатила!
– Разве? Я что-то не помню.
– Не врите! Я заплатила!
– Но я, как ни странно, не помню. Поэтому – все. А захочешь спорить – обращайся к жандармам. Хочешь пойти к жандармам, красавица? Уж они-то о тебе позаботятся.
– Какая же ты дрянь, Прильк, да еще и обманщик! – Элистэ трясло от возмущения.
– Однако норова, как я вижу, у тебя еще много. Жаль, мозгов не хватает. Ну ладно, ступай закуси своей гордостью, а там поглядим, придется ли такая еда по вкусу вашей милости. А теперь выметайся! – и он вытолкал ее вон, не дожидаясь, пока она выйдет сама.
Дверь с треском захлопнулась. Элистэ уставилась на нее, не веря собственным глазам, затем повернулась и пошла прочь, качаясь на ходу, словно больная или старуха.
Серое небо. Улицы в дымке, тумане или утренних сумерках – а может, это ей начинает отказывать зрение. Она предложила свои услуги владельцам нескольких заведений в Восьмом округе – распивочной, двух или трех дешевых пансионов и комиссионной лавки. То есть ей показалось, что она к ним обращалась. Но, может, это происходило вчера? Память почему-то была не в ладах со временем, и все смешалось в кучу. Одно, впрочем, оставалось неизменным – ей всюду отказывали. Вчера, сегодня, завтра – что там писал об этом Шорви Нирьен? – все едино: непрерывная цепочка неудач, огорчений, унижений по мелочам. И нет ни работы, ни денег, ни пищи, ни крова над головой.
Часы, мили. Улицы, люди – все как в тумане. Холод и голод, дурнота и забвение. Она вдруг поняла, что находится у Винкулийского моста, где скопились прибывающие со всех сторон повозки и телеги, дожидаясь своей очереди переехать на ту сторону, к Набережному рынку. И совсем рядом застряла повозка какого-то фермера, потому что лошадь никак не могла выбиться из обледенелой колеи, а в повозке – морковь, лук, картофель.
