Еда. Горы еды. Элистэ не успела подумать – сработал инстинкт: метнулась к повозке, задрала верхнюю юбку, смахнула в покоя овощи и Просилась прочь, обеими руками придерживая добычу. Ей даже не пришло в голову, заметил ли кто эту мелкую кражу.
Заметили-таки! Вслед ей понеслись ругательства и крики. Неужто кинутся догонять из-за горсти моркови с картошкой? Элистэ на бегу оглянулась. Толпа оживилась, кто-то тряс кулаком, кто-то запустил ей вслед булыжником. Она рванулась из последних сил, овощи посыпались из трясущегося подола. Крики понемногу затихли, но она продолжала бежать, роняя по пути наворованное. Когда Элистэ выскочила на Воздушную улицу, от всей добычи только и осталось, что пригоршня моркови да две или три картофелины. Но для нее даже это было целым сокровищем.
Она выбилась из сил и остановилась. Оглядевшись, Элистэ заметила на левшой стороне открытое парадное – напротив заколоченного дома со знаком красного ромба. Она нырнула в парадное, рухнула на плиты, переводя дыхание, и тут же впилась зубами в сырую, мороженую, подгнившую картофелину. И та, при всем ее мерзостном вкусе и запахе, показалась умирающей от голода девушке изысканным яством. Но после первых минут неземного наслаждения, не в силах сдержаться, Элистэ громко разрыдалась. Забыв о еде, она скорчилась в чужом парадном, сотрясаясь от непроизвольных рыданий, от которых мир расплывался в глазах.
Вероятно, там, в парадном, она и уснула, потому что, открыв глаза, поняла – прошло много времени. Длинные предвечерние тени легли на мостовую. Надвигается ночь – и куда же ей теперь податься? «Приют Прилька» для нее закрыт. Куда идти, что есть, как жить дальше? Она гнала от себя эти вопросы, потому что не знала ответов. Ей хотелось забыться. Почему она пробудилась, а не умерла во сне?! Почему?
Вероятно, что-то заставило ее очнуться, потому что платье дрогнуло у нее на коленях. Она посмотрела: в подоле лежала монетка. Человек, бросивший ее, ушел, и теперь не узнать, кто ей подал. Элистэ взяла в руку монетку и принялась удивленно разглядывать. Два бикена. Целая булка черствого хлеба! Спасение на сегодня, а завтра – будь что будет.
– Отдай! – резануло слух злобное карканье.
Элистэ подняла глаза. Перед ней стояла какая-то женщина, сложив на груди руки и недобро сузив глаза. Грязные седые космы, спина колесом, зубов – раз-два и обчелся; однако же вид у попрошайки при всем этом был крепкий и бодрый.
– Слышала? Отдай! Это мое, – потребовала она и, заметив удивление Элистэ, добавила: – Воздушная улица промеж проулка и старого дома Иру принадлежит мне, Плесси. Чужакам сюда ход заказан. Мой квартал, моя добыча, а у тебя и мои деньги Не хочешь, чтоб рожу на сторону свернула, – давай сюда.
Квартал? Добыча? Бред какой-то, но одно было ясно: загораживающая проход незнакомка хотела отнять у нее драгоценную монетку – спасение от голодной смерти. «Нет, ни за что не отдам». У Элистэ непонятно откуда вдруг взялись силы. Она поднялась, зажав монетку в кулаке, и сказала:
– Отвяжись, дай пройти.
– Отдай, грязная оборванка, а не то я тебе все зубы повыбиваю, – напирала Карга Плесси. Не получив ответа, она вцепилась в запястье девушки и попробовала вывернуть руку.
Боль пронзила Элистэ, и копившиеся весь день страхи и ненависть вырвались на волю. Не отдавая себе отчета, она испустила пронзительный истошный визг, левой рукой захватила прядь седых волос противницы, злобно рванула и изо всех сил приложила ее лицом о кирпичную стену, разбив нос и губы. Карга Плесси взвыла и рухнула на колени, отплевываясь кровью. Но Элистэ и не подумала ее отпустить, таская за волосы до тех пор, пока вопли нищенки не сменились судорожной икотой и во все стороны не полетела кровавая пена. Наклонившись к самому уху Карги, она прошипела:
– Отвяжись, или я тебя убью. Поняла? Убью!
В эту минуту она была готова исполнить угрозу.
Карга Плесси взглянула в расширенные, лихорадочно блестящие зрачки соперницы и от ужаса выкатила глаза.
– Ты что, совсем спятила? – прошептала она.
– Верно. Так что лучше отвяжись. Отвяжись!
Элистэ отпустила нищенку. Неизвестно, что придало ей силы, но внезапный приступ неистовой ярости быстро прошел, оставив после себя неимоверную слабость – дрожь в коленях, тошноту, головокружение и, что еще хуже – отвращение и чувство стыда: Как все это чудовищно мерзко! В какой-то миг она и вправду была готова убить несчастную попрошайку, да что там готова – хотела убить. Что с ней творится? «Я победила. Мне положено радоваться». Она тряхнула головой, отгоняя от себя постыдные мысли. В правой руке Элистэ по-прежнему сжимала монетку в два бикена. Вечером она сможет поесть. Все остальное неважно.
За спиной у нее исходила злобой побитая нищенка. Что она там кричит?
– Лишай об этом узнает! – К Карге Плесси разом вернулись смелость и голос. – Думаешь, поживилась на моем участке, и тебе это сойдет с рук? Как бы не так! Братство до тебя доберется, увидишь, мокрого места от тебя не оставит! Лишай своих в обиду не даст, он с тебя шкуру спустит!
Опять какой-то бред. Но вопли постепенно затихли. Собрав последние силы, Элистэ оставила Воздушную улицу позади. За два бикена она купила черствый батон хлеба и осторожно разделила на четвертушки. Скорчившись под низким каменным забором в какой-то безымянной аллее, она съела одну порцию, отправляя хлеб в рот маленькими кусочками, долго и тщательно пережевывая. Увы, от куска быстро не осталось и крошки. Элистэ посидела немного, но ее начал пробирать холод. Она поднялась и пошла. Скудная трапеза немного помогла ей: усталость и упадок сил давали о себе знать, но хоть голова перестала кружиться. Так она набрела на кучку бездомных, сгрудившихся вокруг тлеющего мусорного костра, – привычное зрелище в Восьмом округе. Люди подвинулись, давая ей место. Там она провела ночь, свернувшись калачиком на земле. Проснулась Элистэ разбитой и окоченевшей, с болью во всем теле, но живой вопреки зиме и морозу. В тот день она уже не искала работу, а просто бродила, сотрясаясь от приступов кашля. Такую грязную, оборванную и больную, ее не взяли бы даже посудомойкой в самую гнуснейшую из обжорок Восьмого округа. Нечего и пытаться – лучше потратить остаток сил на суровую борьбу за выживание.
Она умудрилась растянуть хлеб на три дня. Потом стало совсем худо. Элистэ попробовала копаться в грудах отбросов на помойках у таверн и харчевен, но улов был ничтожен. Времена стояли голодные, и если что и выбрасывали из еды, так лишь совсем сгнившие овощи да покрывшиеся зеленой плесенью объедки. Но даже из-за этой мерзости между рыскавшими по помойкам вспыхивали постоянные стычки. Соперники оказывались куда сильней и свирепей Элистэ. Раза два ей удавалось урвать по пригоршне заветренных фруктовых обрезков, но и только.
