– Торговец…
Атен мотнул головой, сбрасывая с себя цепкие нити-паутинки оцепенения.
– Да? – он поспешно повернулся к повелителю своей души, ожидая Его приказаний.
– Возьми, – Шамаш протягивал ему уздечку, сделанную из чистейшего золота, без единого кусочка кожи. Золотыми были не только удила, которые караванщики всегда делали из металла, впрочем, разумеется, не столь благородного, но и поводья.
Пластинки последних соединялись между собой каким-то неведомым караванщику образом в нечто напоминаемое скорее даже не цепь, а чешуйчатую змеиную шкуру, точно также перетекая одна в другую с просто поразительной мягкостью и подвижностью.
Евсей и Лигрен какое-то время смотрели на то, как хозяин каравана, с долей опаски поглядывая на чудесное и, при этом, во всяком случае, внешне, если забыть о превращении, совершенно обычное животное, надевал на голову оленя уздечку, затем, одновременно, подумав об одном и том же, наклонили головы в одобрительном кивке. Олень был один. И предназначался для Атена. Значит, бог солнца не был против того, чтобы другие караванщики остались пока рядом с Ним.
– Я быстро, – набросив на спину зверя свой плащ, Атен, кряхтя, забрался на него верхом, – я мигом…
– Не торопись, – проговорил Шамаша.
– Но поспешай, – тихо, полушепотом добавил Евсей, подойдя к брату.
– Не сомневайся… – бросив быстрый взгляд на бога солнца, он, вновь повернувшись к помощнику, наклонился к нему: – Вы тут пока… смотрите, чтобы все было в порядке.
– Все, что должно было случиться, уже произошло, – повторил летописец слова хозяина каравана, однако при этом в его глазах не было ни тени веселья, взгляд был насторожен и печален.
– Не беспокойся, – к ним подошел Лигрен, – мы сделаем все, что в наших силах…
– Да,конечно, – у караванщика не было времени на долгие разговоры. Сжав бока оленя ногами, он натянул повод, вынуждая животное сдвинуться с места. – Будьте внимательны!- крикнул он уже от деревьев.
Проводив Атена взглядом, Шамаш повернулся к горожанам и тотчас недовольно качнул головой.
Воспользовавшись тем, что караванщики перестали удерживать Хранителя на ногах, тот опустился на колени перед богом солнца и замер, склонив голову на грудь. Его губы беззвучно шевелились, повторяя слова молитвы – не защитного заговора-заклинания, а песни восхваления. Рядом с ним неподвижной коленопреклоненной тенью застыл жрец, в то время как все остальные служители распростерлись на земле, по которой ступали ноги небожителя, не смея даже взглянуть на повелителя небес, не то что заговорить с Ним. Их душах было достаточно уже того, что они были столь близко от своего господина.
– Встаньте! – его голос звучал негромким шепотом ветра. Но горожане услышали бы, наверно, даже язык мысли, когда целиком ушли в слух, боясь пропустить любое знамение воли бога. И подчинились, выполняя быстрее приказа, отданного раскатом грома. Однако, даже стоя на ногах, они продолжали прятать лица, не отрываясь, глядя вниз, словно считая себя недостойными видеть ничего кроме голой тверди.
– Шамаш… – воспользовавшись их молчанием, заговорил Лигрен.
– Да, лекарь?
– Я просто хотел спросить… Может быть, что-нибудь нужно?
– Не сейчас.
Лигрен умолк, не смея настаивать.
– Шамаш, – затем пришла очередь Евсея, которому не терпелось поскорее узнать, что же произошло. – Дракон, который прилетал сюда, твой священный зверь…
– Мой друг, – поправил его Шамаш.
– Да, конечно. Это был тот самый дракон, который принес Тебя в снега пустыни?
Которого видела Мати?
– Да.
– Значит, он выжил…
– Его исцелила Айя.
– Ты… Ты говорил с… Ней? – летописец затаил дыхание.
Грустная усмешка коснулась губ его собеседника:
– Ты знаешь лучше меня, что это невозможно.
– То, что происходило в этом городе… – Евсея просто переполняли вопросы, на которые ему просто было необходимо получить ответ прежде, чем события минующей ночи окутаются предположениями, возможно, столь же далекими от истины, как небо от земли.
Летописцу хотелось, чтобы его легенды были именно отражениями произошедших событий в зеркале мира, а не всего лишь еще одной сказкой в цепочке тех, которые он в тихие часы дороги по снегам пустыни придумывал для детей каравана. – Куда дракон уносил людей этого города?
– В один из ледяных дворцов Айи.
– А почему?
– Караванщик, мне известно лишь то, что сказал дракон. Таково было желание Айи.
Крылатый странник же считал невозможным отказывать спасшей его.
– Но чем мы разгневали повелительницу снежной пустыни! – не выдержав, вскричал Шед.
Конечно, гнев богини луны не был столь страшен, как ярость господина Шамаша. И если выбирать врага, то уж лучше Ее…
Среди смертных не родился еще тот, кто был бы совершенно безгрешен. Нет старика, который мог бы уверенно сказать, что за свою жизнь не прогневил ни одного небожителя. И не был наказан за это – на самом деле или в мыслях, сомнениях. Да и что такое полная болезней и страхов старость, если не наказание?
У недовольного своей судьбой господин Намтар отнимает все, что тот имеет. На бахвалившегося своей смелостью госпожа Айя насылает нескончаемые кошмары.
Совершившего преступление, за которое не было наказания при жизни, ждут ужасные подземные пещеры повелительницы смерти.
Бог солнца – самый милосердный среди небожителей и, все же, Его наказание не менее сурово. Оно тяжкой ношей ложится на душу, помноженное стократно чувством вины и осознанием того, что прогневавшего господина Шамаша не пощадят и другие небожители, за исключением разве что Губителя…
Впрочем, выбравшему сторону Врага тоже не позавидуешь. Его легко разозлить, оправдаться же невозможно. Горе тому, кто осмелится хоть слово молвить поперек Его воли. И не будет ему в этот миг утешением, что никто другой из небожителей не станет карать их за преступления, ведь и спасения ждать не от кого, ибо все отворачиваются от перешедшего за грань, чтобы вечно жить… вернее – вечно умирать, влача призрачное существование среди демонов и теней.
Но чем жители города могли прогневать богиню снегов, в пределы владений Которой никогда не заходили? Может быть – именно этим? Тем, что не служили Ей, не преклонялись перед Ней, избирая себе в покровители других небожителей? Но разве в остальных городах испокон веков было не так же?
– Шамаш, они ведь только горожане, и… – Евсей пожал плечами. Он не знал, зачем заговорил, что заставило его встать на сторону чужаков, ища им оправдание. – За что госпожа Айя так сурова с ними?
Какое-то время Шамаш молчал, раздумывая над словами караванщика, потом тихо произнес:
