Я все-таки не удерживаюсь. Элвин с его камзолами, крахмальными сорочками, лайковыми перчатками и запахом парфюма в рогатом шлеме — это действительно смешно.
— Не представляю, — признаюсь я сквозь смех.
— Почему?
— Ты слишком… аристократичный, что ли. Для рогатого шлема. И вообще все придумал.
— За «аристократичного» спасибо. И ничего я не придумал. Ну, может, немного приукрасил. Откуда, как ты думаешь, на гербе Скъельдингасов кнорр под полосатым парусом? Я тоже хочу быть викингом!
— При чем здесь короли Ундланда?
Он отводит взгляд:
— Неловко признаваться, но они вроде как мои родственники.
Кому-то другому я бы не поверила. Я бы и ему не поверила, не расскажи он об этом так. С кривой улыбкой, словно действительно стесняется сознаться в блистательном родстве.
Элвин никогда не рассказывал мне о своем прошлом. Ничего. Ни о том, откуда родом, ни о том, как стал Стражем. Душа его — неприступная крепость за каменной стеной. Врата всегда заперты на десятки замков, щеколд и цепей. Ни калитки, ни щелочки.
И вот: дверца скрипнула, приоткрылась.
— Не знала, что ты королевского рода, — я говорю это очень мягко, чтобы не спугнуть его.
Пожалуйста, я хочу знать о тебе больше, ты — упрямый, надменный, невыносимый и замечательный человек, которого я люблю!
— Был. Уже нет.
Он пробует провести выпад левой рукой и морщится. Мне стоит усилий не отвести взгляд.
Знаю, пока разница незаметна. Но еще несколько месяцев — и мышцы совсем одрябнут, усохнут. Это будет видно даже в одежде. Изменится походка, движения. Изменятся привычки, уже меняются.
Мне приходилось встречать одноруких. Один из них, в Кастелло ди Нава, работал помощником конюха. Его звали Тинто, а мальчишки дразнились Тинто-Обрубок…
Я не сомневаюсь: если кто-то попробует назвать так Элвина, он порежет нахала на ровные ломтики. И отсутствие руки ему совсем не помешает.
— Расскажешь?
Он вздыхает:
— Это давняя и грязная история. Ну ее! Тебе еще станет меня жалко.
— Я никогда не унижу тебя жалостью.
— Все равно не хочу вспоминать.
Не открылась дверца… показалось.
Я смотрю, как он медленно, контролируя каждое движение, натягивает рубашку. И думаю, что можно, конечно, обидеться, только не поможет. С Джеффри помогло бы — муж не мог вынести моей обиды и особенно слез. А Элвин даже не заметит. Или заметит, но пожмет плечами и займется своими делами.
Но можно попробовать по-другому.
Я подхожу сзади, чтобы обнять его. Утыкаюсь в плечо, вдыхаю его запах. Просовываю руки под ткань, чтобы погладить горячую кожу.
— Ммм… сеньорита. Мы же только что из постели.
— Расскажи, — прошу я тихо-тихо. — Пожалуйста!
Он оборачивается:
— Что, без исповеди никак? Какая разница, кем я был раньше?
— Я так мало о тебе знаю.
На самом деле я знаю о тебе очень много. Твои привычки — на завтрак ты любишь яичницу, непременно болтунью, и поджаренные тосты. А шейный платок повязываешь особым, хитрым узлом, теперь его завязываю я, а ты хмуришься и злишься, как всегда, когда что-то напоминает о твоем увечье, и никак не хочешь понять, что я бы завязывала его все равно — не важно, сколько у тебя рук, просто мне нравится это делать. Когда тебе интересно, ты сводишь брови, отчего складка меж ними становится чуть глубже. Ты говоришь очень много о пустяках, мало о важном и никогда — о своих чувствах, твоя любовь и забота всегда выражаются в делах.
Знаю, какой ты сложный, противоречивый, колючий. Каким неприятным можешь стать, если почувствуешь себя задетым. Или если просто захочешь остаться в одиночестве, а ты хочешь этого часто, очень часто.
И знаю твою нежность — она стыдливей послушницы монастыря проявляет себя украдкой, не терпит пристальных взглядов, словно боится быть замеченной…
Я знаю о тебе главное — какой ты есть.
— Можешь не говорить. Я не обижусь. Но приятно, когда ты мне доверяешь.
Снова вздыхает:
— Ну ладно…
Усаживает меня в кресло к себе на колени, распускает волосы, чтобы зарыться в них лицом, ему нравится, когда я с распущенными волосами, и он все время портит мои прически. Хоть выбрасывай шпильки совсем.
И долго-долго молчит.
Я тоже молчу, прильнув к его груди. Слушаю, как стучит его сердце.
— Вот демоны… не знаю, с чего начать. Это вообще история не про меня. А про одного парня по имени Хаймлад. Я с ним, кажется, знаком… был.
— Хаймлад Скъельдингас?
— Ага, — он криво ухмыляется, перебирая мои волосы. — Целый принц — смешно, да? Сын короля Аурвендила… был такой. Правил аж три года. После него осталась одна строчка в летописях…
Я слушаю его голос — насмешливый, подчеркнуто равнодушный. И понимаю… просто все понимаю.
— …Тайник в кабинете Хаймлад обнаружил случайно. Что-то вроде сейфа, взрослый не поместится, а для ребенка в самый раз. Иногда получалось подслушать разговоры взрослых. Например, так он узнал, что первый министр — продажная скотина и взяточник. И еще… А, не важно! В тот день Хаймлад прятался от наставника. Он терпеть не мог уроки альбского…
Его голос становится глуше:
— …Два ублюдка и Нилс Хререксон — начальник стражи. Им пришлось нанести не меньше чем дюжину ударов. Весь пол был в крови… а я… я ничего не сделал. Трусливое маленькое дерьмо!
Я поражаюсь ярости, с которой он произносит последнюю фразу.
— Что ты мог?
— У меня был с собой кинжал, и я даже немного умел им пользоваться. Принцев этому учат, знаешь ли.
— Сколько тебе было лет?
— Семь.
— Дурак! — говорю я, уткнувшись ему в шею. — Тебя бы убили.
— Теперь уже не узнаешь.
— Ты ненавидишь себя за это?
— Нет, — он говорит медленно, словно размышляя вслух. — Но я очень долго винил себя в его смерти. В том, что ничего не сделал. Молчал, боялся выдать себя даже вздохом.
— И сейчас винишь?
— Не знаю.
— Это же глупость! — беспомощно говорю я. — Тебе было семь лет!
Он пожимает плечами:
— Глупость или гордыня… Думаешь, я не повторял себе этого? Сотни раз.
— А что было потом?
— Потом Хаймлад вдруг разучился говорить. И молчал почти полгода.
— Притворялся?
— Нет. Что-то в голове сдвинулось. Он молчал все время траура и только на коронации, совмещенной со свадьбой, его прорвало. Новоиспеченный король Фенг не обрадовался… Он и так едва терпел существование племянника…
Прижимаюсь крепче, пряча голову на его груди, слушаю размеренное дыхание и частые удары пульса.
— …Отречение отбирает человеческую тень. А человек без тени… как будто и не совсем человек. Но Хаймлад оказался везунчиком. Как раз тогда боги решили, что оставлять мир без присмотра — нехорошо. Кто остановит Хаос, если Черная победит в битве? Так что для убогого нашлась работенка. Это… своеобразные ощущения, когда тебе подсаживают тень изнаночной твари.
