Они поднялись на крыльцо и через ворчливо скрипнувшую дверь вошли в какой-то дом. Какой именно, она не могла догадаться, ибо ощущения ей ничего не подсказывали. Вверх по застланной ковром лестнице. Ступенька, вторая, еще одни двери, затем ее втолкнули внутрь, отпустили и сняли мешок. Элистэ огляделась. От удивления у нее перехватило дыхание, на миг она даже забыла про страх.
Воздух в помещении был теплый и очень влажный, а сама комната тонула в полумраке: свет давала только кучка углей в камине. Но Элистэ научилась видеть в темноте и сразу узнала характерный стиль городского дома из тех, что украшали проспект Парабо. Судя по тому, как быстро ее сюда доставили, она все еще находилась в Восьмом округе, средоточии шерринских трущоб. Однако комната, где она сейчас стояла, выглядела типичной библиотекой Возвышенного кавалера – чистая, с роскошными коврами и портьерами, отделанным мрамором камином, она была обставлена мебелью красного дерева; в камине угли, по стенам – книжные шкафы; залах кожи смешивался с резким ароматом каких-то лекарств. Но центральное место, где обычно возвышалось бюро с письменными принадлежностями, занимала огромная медная ванна, имевшая форму башмака с квадратным носом и высоким задником, а в ней по грудь в воде сидел человек. То был мужчина неопределенного возраста, с белыми волосами и совершенно гладким лицом, такой тучный, что его плоть свисала валиками и складками через края ванны. Кожа у него была примечательная: нежная и снежно-белая, как чистое сало, но усеянная сероватыми пятнами со средней величины монету, которые по виду и цвету напоминали плесень. Во многих местах эти пятна полопались, обнажив сочащиеся сукровицей язвочки. Поперек ванны лежала доска, а на ней колокольчик и открытая книга, которую увлечение читал сидящий в ванне альбинос. Он не оторвался от книги даже тогда, когда в комнату втолкнули Элистэ; необычайно острое зрение, судя по всему, позволяло ему обходиться почти без света. Наконец он заложил страницу, не спеша отодвинул книгу и взглянул на вошедших. Глаза у него были неестественно прозрачные и розовые, почти красные, а ресницы – белесые, еле заметные. Мужчина подал знак, и похитители вышли, прикрыв за собой дверь. Затем он принялся долго и внимательно разглядывать Элистэ. Она ответила ему таким же пристальным взглядом, и тень улыбки тронула его губы.
– Так вот она какая, наша маленькая грызунья, – сказал он наконец. – Подойди ближе.
Он выловил из воды губку и осторожно прижал к открытой язвочке на бледном плече. Темный ручеек побежал вниз по телу; в полумраке казалось, что это кровь. Запах лекарств усилился.
Элистэ постаралась не выказать отвращения. Точно так же она скрыла и удивление, услышав его голос – красивый, глубокий, мелодичный, отнюдь не соответствующий внешности. Еще поразительней было то, что его произношение и интонации напомнили людей ее круга. Он говорил, как Возвышенный. Подняв голову, она приблизилась к ванне на несколько шагов.
– Ты знаешь, кто я? – спросил он.
Тут у нее не оставалось и тени сомнения. Доходившие до нее разноречивые слухи и непонятные намеки сейчас обрели плоть и кровь.
– Вы, должно быть. Лишай, – ответила она, памятуя о северном выговоре.
– А, деревенская девчонка! Каким ветром занесло тебя к нам из твоего родного Фабека, милочка?
– Привезли горничной при госпоже, – пробормотала Элистэ. – Госпожи уже нет, забрали в «Гробницу». Пришили ее, я так думаю.
– А ты, разумеется, оказалась совсем одна в Шеррине, никого не знаешь, лишилась и места, и средств. Так?
– Ваша правда, господин.
– Печально, но сейчас такие истории в порядке вещей. Стало быть, пришлось тебе вскоре просить подаяния?
– Ага, господин, пошла с протянутой рукой.
– И небезуспешно, как я понимаю. А скажи-ка, милочка, как Прикажешь тебя называть?
– Карт, господин.
– Что ж, при нынешнем раскладе сей псевдоним сойдет не хуже любого другого.
Элистэ сделала вид, то не поняла мудреного слова.
– А знаешь ли ты, малышка Карт, почему тебя сюда привели?
– Потому как я схлестнулась с одной из ваших и наставила ей синяков. – Увиливать не имело смысла. – Но, истинное слово, мастер Лишай, она первая начала. Я, право, не хотела ее так отослать.
– Не хотела? Прискорбно слышать, я-то думал, что ты умеешь за себя постоять. Впрочем, это неважно, внешность Карги Плесси Значения не имеет. Небольшое уродство даже поможет ей выручать сверх обычного. В этом смысле ты оказала услугу как ей, так и мне. Могла бы оказать и большую, вырвав ей глаз, однако бессмысленно горевать об упущенных возможностях. Ты знаешь, почему Плесси набросилась на тебя?
– Ну, она, кажись, говорила, что я ее монетку присвоила. Вроде как позарилась на ее кровное. Побиралась на ее участке, и все такое. Но клянусь, я вовсе не хотела, я извиняюсь и больше такого не сделаю. Клянусь, мастер Лишай, я теперь ни ногой на Воздушную улицу.
– Прекрасно, но ты, милочка, по-прежнему не понимаешь самого главного. Что Воздушная улица, что улица Водокачки, что Парабо или площадь Дунуласа – все едино. В любом квартале Шеррина ты окажешься на чужом участке. Нищее братство владеет исключительным правом просить милостыню в черте города. Привилегией «доить», как мы именуем сей промысел, пользуются только члены Братства, а оно, хочу заметить, бдительно и ревностно защищает свои традиционные прерогативы. С самозванцами, одиночками и нарушителями Братство обходится круто, весьма круто. А ты, малышка Карт, как раз и есть такая самозванка.
– В жизни не знала, чтобы люди побирались с чьего-то там дозволения.
– А теперь вот знай, и, полагаю, это знание пойдет тебе на пользу.
– На пользу, как же!
Истинный смысл предупреждения привел Элистэ в ужас. Он лишал ее единственного оставшегося способа зарабатывать на жизнь. Над ней опять нависла непосредственная угроза голода, и это – после всего, что ей довелось вынести, – было несправедливо, чудовищно несправедливо. На секунду возмущение пересилило ужас, и она даже рискнула сердито посмотреть на Лишая. Он же наблюдал за ней самым пристальным образом. Словно раскладывал ее по полочкам и в то же время, как ей показалось, забавлялся этим. Но его взгляд хотя бы не таил в себе ни вражды, ни угрозы. Если она постарается, то ей, быть может, удастся пробудить в нем сочувствие. В конце концов, какой ни на есть, а он мужчина, и поэтому – как знать? – вдруг способен принять к сердцу мольбу женщины, даже такой, как она, грязной и оборванной. Во всяком случае, попытаться стоило. Устремив на него умоляющий взор своих выразительных глаз, она тихо сказала:
– Но, мастер Лишай, мне-то что остается? Я уж как ни искала, но работы нигде нету. Раз уж нельзя побираться, как же мне быть?
