— А чем же мы печь топить будем? — не унималась Ута, — надо ужин приготовить, есть ужасно хочется.
— Дерева кругом полно! — беспечно сказал Рупрехт, — можно, например, забор разломать. Колодец здесь недалеко, я видел.
— Ну, что ж, устраиваемся, — облегчённо сказал Вольфгер. — Но спать будем по очереди. Кто хочет первым дежурить?
* * *
Утро следующего дня выдалось холодным и туманным. Волглая сырость сочилась в щели нетопленого дома, забиралась под одежду, разгоняя сладкий утренний сон.
Вольфгер проснулся, размял затёкшие от сна на полу руки и ноги и огляделся. Ута и Алаэтэль лежали в разных углах комнаты, укрывшись плащами, гном похрапывал, раскинув руки, отец Иона полусидел с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене. Карла не было видно.
Стараясь не шуметь, Вольфгер вышел во двор. К нему подошёл оборотень.
— Доброе утро, господин барон.
— Доброе утро, Карл, — кивнул Вольфгер, пряча в кулак зевок и ёжась от холода, — всё спокойно?
— Вроде да, с рассвета тихо, как на погосте, по улице никто не проходил. Нам пора идти?
— Да, Карл, давай поторопимся. Вдруг Трухзес решит дать сражение сегодня?
— Завтракать будем?
— Потом, сейчас не до еды. Пойдём, разбудим монаха и отправимся на поиски Мюнцера.
Вольфгер вернулся в дом, нагнулся над отцом Ионой и положил руку ему на плечо.
— Отец мой…
Монах открыл глаза.
— Просыпайся, отец мой, нам надо найти Мюнцера и побыстрее исчезнуть из этого города.
Отец Иона болезненно сморщился:
— Вот что, Вольфгер… сынок… Ты иди… вместе с Карлом… А я лучше полежу здесь, хорошо? А ты потом мне всё расскажешь…
Вольфгер нахмурился:
— Тебе нехорошо?
— Так… Ничего особенного… Ты не беспокойся… Не думай обо мне… Идите…
Вольфгер пригляделся и увидел, что за ночь лицо старого монаха посерело, глаза запали, а губы приобрели синеватый оттенок.
— Ута, — позвал он, — посмотри, что с отцом Ионой, он даже говорит с трудом.
Ута выбралась из-под плаща, присела возле монаха и взяла его за запястье. Вольфгера болезненно кольнул вид исхудавшей старческой кисти с безвольно распущенными пальцами.
— Говорю же, со мной всё в порядке! — попытался повысить голос отец Иона и тут же схватился за грудь.
Ута порылась в своём мешке, отлила из склянки в кубок какое-то снадобье, развела водой и дала монаху. Отец Иона выпил и закрыл глаза. Вольфгер поймал взгляд Уты и кивнул на дверь. Они вышли на крыльцо.
— Что с ним? — спросил Вольфгер.
— По-моему, что-то с сердцем.
— Это опасно?
— В его возрасте всё опасно, — вздохнула девушка, — мы с Алаэтэлью сделаем всё, что сможем, но…
— Он не умрёт, пока мы ищем Мюнцера? Что-то он совсем неважно выглядит.
— Ответ на этот вопрос знает только Господь, могу только сказать, что в данный момент он не умирает.
Вольфгер обратил внимание, что после того, как на Броккене Ута была лишена дара ведьмы, она стала упоминать имя Бога, чего не делала никогда раньше.
— Ох, как мне не хочется идти… — пробормотал барон, — но надо, надо! Дьявольщина!
— От того, что ты будешь сидеть рядом с отцом Ионой, ничего не изменится, ты всё равно не сможешь помочь ему. Делай что должно, и будь что будет, — непривычно жёстко сказала Ута.
Барон подавил вздох, махнул рукой поджидавшему его во дворе Карлу и вышел на улицу.
* * *
Около городской кирхи Вольфгер заметил дом, у дверей в который скучал часовой — крестьянин с рогатиной. Металлического наконечника у рогатины не было, деревяшку просто обстругали и обожгли на костре.
— Наверное, это здесь, — сказал Вольфгер и подошёл к часовому.
— Эй, приятель, послушай-ка, мне нужен проповедник Томас Мюнцер, он здесь?
— Здеся… — угрюмо ответил часовой.
— Пропусти нас к нему.
— Благородным не велено!
Часовой попытался направить рогатину на Вольфгера, но древко оказалось слишком длинным и упёрлось в стену.
— Почему не велено? Кем не велено?
— Не велено и всё тут! — решительно повторил часовой.
— Тогда позови караульного начальника!
— Как же я его позову? Ежели я пойду за начальником, вы в дом и вопрётесь.
— Ну, так крикни ему!
— Не-е… Не услышит он, он на чердаке с женой дрыхнет… — сказал часовой и почесал ногу об ногу.
— Что же делать? — растерялся Вольфгер, но тут на помощь пришёл Карл.
— Слышь, брат, вот я — не благородный?
— Ну, кажись, нет — с подозрением ответил часовой, — и чё?
— Чё-чё… Давай так сделаем: я за тебя покараулю, а ты за начальником своим сбегаешь, мне-то ты доверяешь? Я же свой!
Часовой тяжко задумался. Мыслительный процесс у него сопровождался сопением, чесанием в затылке и топтанием на месте. Наконец, он выдавил:
— Ну, ин ладно… держи рогатину!
Карл, пряча усмешку, принял оружие и встал в дверях.
Ждать пришлось долго. Вольфгер уже собирался плюнуть на караульного начальника и «впереться в дом» без разрешения, как вдруг из тёмного коридора появился часовой, забрал у Карла рогатину и буркнул, пряча глаза:
— Ладно, идите. Начальник сказал: можно. Вы это, ну, не серчайте на меня…
Вольфгер молча хлопнул часового по плечу и вошёл в дом. Карл остался на улице.
Пройдя по коридору, он оказался в большой, грязноватой комнате с низким потолком, из которой зачем-то вынесли всю мебель — на затоптанном полу виднелись светлые прямоугольники, наверное, здесь раньше стояли сундуки и поставцы с посудой. Справа были три окна с мутными стёклами в свинцовых рамах, а слева в стену была вделана печь. Посредине комнаты стоял большой стол, а вокруг него теснились скамьи и табуреты. За столом сидел человек, кутавшийся в парчовый плащ с меховой опушкой, на голове у него была круглая шапочка. Человек внимательно разглядывал большой лист пергамента, углы которого были придавлены книгами.
Услышав шаги, сидящий поднял голову, и Вольфгер сразу понял, что перед ним тот, в поисках кого он проехал половину Германии. Круглое лицо, нелепая, крашеная борода, дёргающийся в судороге рот…
— Кто вы такой? — спросил Мюнцер резким, неприятным, неожиданно высоким голосом, — кто вас сюда пустил?!
— Я — фрайхерр Вольфгер фон Экк, — ответил барон подчёркнуто спокойным, вежливым тоном.
— Что?! Барон? Соглядатай Трухзеса? Сейчас же повесить! Эй, стража!
— Я не соглядатай, — возразил Вольфгер, — я не служу никому. Я проехал половину Германии, чтобы…
— А-а-а, так вы хотите вступить в армию Добра? Что же вы сразу не сказали? Это другое дело!
