— Я хотел бы узнать следующее, — чётко сказал Вольфгер, не садясь и глядя прямо в лицо Мюнцеру. — Явлены неоспоримые признаки приближения конца света, как то: нарушение смены времён года, моровое поветрие, неурожай и голод, рождение уродов среди людей и животных, повсеместное возмущение и бунты черни. Этими признаками можно было бы пренебречь, поскольку засухи, и болезни случались и раньше, но вот иконы в храмах, плачущие кровью… такого не помнит никто. И я хотел бы спросить вас, проповедника, слову которого внимают сотни и сотни людей: действительно ли грядут последние времена? И, если это так, можно ли предотвратить или отсрочить их наступление? Как к ним готовиться? И возможно ли, что Он отнял от нас руку свою из-за отпадания от римской католической церкви целых курфюршеств благодаря проповедям Томаса Мюнцера?
Проповедник отшвырнул табурет и вскочил, лицо его покрылось красными пятнами, губы дёргались:
— Да! — закричал он, — грядёт, грядёт последнее сражение воинства добра и бесовских ратей, и сгорит зло в очистительном пламени, и погибнут грешные, а праведные вступят в Царствие Небесное, которое наступит на земле! Верую! Верую в это! И да поможет мне Господь!
Дверь открылась, и в комнату заглянул часовой:
— Брат Томас, вы давеча велели людей собрать, так они того, во дворе ждут…
Мюнцер поднял с пола табурет, рухнул на него и потухшим голосом сказал:
— Зови…
О Вольфгере он, казалось, забыл.
В комнату вошло человек десять. Это были крестьяне, пёстро и небогато одетые, но увешанные с ног до головы разнообразным и дорогим оружием, которым они, наверное, и не умели толком пользоваться. Выделялись среди них монах и господин средних лет в кожаном кафтане с характерными потёртостями от доспехов. На лице монаха блуждала профессионально умильная улыбка, рыцарь был мрачен. Не обращая внимания на Вольфгера, вошедшие расселись вокруг стола.
Мюнцер долго молчал, переводя тяжёлый взгляд с одного из своих соратников на другого. Крестьяне стали нервничать — вздыхать, кряхтеть, чесать в затылках, стараясь не смотреть в лицо проповеднику. Наконец, когда молчание стало уже почти невыносимым, Мюнцер поднялся со своего места и возгласил:
— Возлюбленные братья! Грядёт час великой битвы, и сегодня я собрал вас здесь, чтобы…
Эффект от тщательно продуманной и отрепетированной речи пропал даром. В комнату неожиданно ввалился давешний часовой и прервал Мюнцера на полуслове:
— Брат Томас, тут эти, ну, как их… парле… парли… припёрлись. Из господ.
— Парламентёры, что ли? — недовольно спросил проповедник.
— Во, точно! Они самые! Что с ими прикажешь делать? Может их того, на вилы? Так мы мигом…
— Не надо. Люди Трухзеса и так уже помечены проклятьем Божьим. Веди их сюда, дабы узрели они нашу веру и устрашились!
Через несколько минут в комнату вошёл герольд, мальчишка лет пятнадцати, бледный от страха, но ужасно гордый порученным делом. В руке у него было знамя — на жёлтом фоне три чёрных льва и красная полоса поверху.
Герольд стукнул об пол древком и срывающимся голосом объявил:
— Парламентёры от его милости стольника Георга Трухзеса фон Вальдбурга, благородный рыцарь Конрад фон Штюлинген и его преподобие каноник Иоганн Майер Экк!
«Вот тебе на! — с досадой подумал Вольфгер и отодвинулся в самый тёмный угол, — надо же, как некстати объявился дорогой родственничек! Не дай бог, Мюнцер сообразит, что у нас с попом одна и та же фамилия, и начнёт задавать неудобные вопросы…»
Но Мюнцер то ли не обратил внимания на совпадение имён, то ли не расслышал герольда, а может, просто забыл про Вольфгера. Он напряжённо смотрел на парламентёров, переводя взгляд с одного на другого.
— Что вам угодно, господа? — наконец спросил он.
— Говорить будет его преподобие каноник! — выкрикнул герольд.
Экк неторопливо выступил вперёд, перебирая в сложенных на животе руках чётки.
— Братья! — начал он бархатистым, хорошо поставленным голосом, — прежде, чем я начну говорить, давайте вместе возблагодарим Создателя! — и он затянул молитву на латыни, однако Мюнцер сразу же прервал его.
— Послушай, поп, сейчас нет времени для твоих молитв, которые, конечно, не доходят до Господа! — выкрикнул он и все вздрогнули, таким резким и крикливым по контрасту с мягким голосом каноника показался вопль Мюнцера. — Говори кратко, что вам надо, и уходите прочь!
Парламентёры переглянулись, Экк кивнул герольду. Тот опять выступил вперёд:
— Говорить будет благородный рыцарь Конрад фон Штюлинген!
Второй парламентёр был высок и широкоплеч. На вид он был ровесником Вольфгеру. Его прищуренные серые глаза смотрели пристально и холодно, губы кривила злая усмешка. Длинные, седеющие волосы свободно лежали на наплечниках золочёных максимилиановских[120] доспехов. Рыцарь был без оружия, только на поясе висел кинжал мизерикордия.[121]
— Слушайте меня внимательно, вы, бунтующие холопы, и ты, лже-поп! — пролаял он с сильным верхнегерманским акцентом. — Франкенхаузен окружён, пушки на позициях, фитили дымятся, конница готова к атаке. Ваша навозная армия не продержится и пяти минут. Но его милость стольник Георг фон Вальдбург не желает понапрасну проливать христианскую кровь, даже если она принадлежит таким шелудивым псам, как вы. Наше условие: выдайте нам вот этого фигляра и его подручного Пфейфера, сдайте оружие, и все будут прощены. Вы сможете вернуться в свои дома без наказания. Порукой тому — слово фон Вальдбурга, я говорю его устами. Других слов не будет. Решайте, и решайте быстро.
Наступила тяжёлая тишина. Крестьяне сидели, опустив головы и изо всех стараясь не встретиться взглядом с Мюнцером. Все понимали, что на самом деле речь идёт не о сражении. Рыцарь предложил им обменять их собственные жизни на жизнь двоих — Мюнцера и Пфейфера, и от того, какое решение будет сейчас принято, зависит, кто доживёт до вечера, а кто будет убит или умрёт под пыткой.
Никто не осмеливался говорить. Наконец монах, сидящий за столом совета, обвёл взглядом присутствующих и заговорил:
— Братья! Не о себе должно нам думать в эту минуту, а о воинах армии добра, которые вверили свои жизни нам. Если падут они, всё будет потеряно, ибо нет у нас другой армии, и не будет во веки веков, а жёны, отцы, матери и дети бессмысленно погибших проклянут нас. Мы, командиры, должны сделать всё, чтобы спасти их, даже самой страшной, последней ценой. Вложим же нити своих жизней в руки победителей и будем смиренно надеяться на их милость и молить Господа о прощении.
