К моей большой радости мы покинули оранжерею. Там красиво, но духота и влажность такая, что впору отращивать жабры.
— Давно? — она сидела с закрытыми глазами, гладила и сдавливала культю ладонями и к чему-то прислушивалась.
— Больше месяца.
— А что ты сделал с рукой?
Я рассказал. И показал.
— Дурак.
— Почему?
— Если бы вы сразу позвали меня, все можно было бы поправить.
Я стиснул зубы:
— Извини, из Дал Риады до тебя бывает трудно докричаться. И вряд ли приживление гниющего куска мяса — хорошая идея.
Лучше бы она молчала насчет «все поправить», честное слово.
— Ясно, — она открыла глаза. — Элвин, не злись. Если с этим хоть что-то можно сделать, я сделаю. Если нельзя, все равно что-нибудь сделаю.
— Есть еще одна проблема, — я рассказал ей о возникших сложностях с магией, но она не придала им значения.
— Разберешься! Если в принципе можешь, значит, разберешься.
Она тяжело поднялась.
— Куда ты?
— Мне надо подумать. Сложная задача. Иди пока — поиграй с Мэй.
— Нельзя ли чуть больше определенности?
Она повернула ко мне очень сосредоточенное лицо. Верный признак, что сестра поглощена каким-то проектом. Ощущение, что она в такие минуты целиком погружается в какую-то иную реальность, оставляя на поверхности крохотный кусочек личности, чтобы не пугать окружающих кататоническим безмолвием.
— Элвин, мне надо подумать. Я никогда не делала подобного. Это может занять время.
— Сколько?
— Не знаю.
Это все, чего я смог от нее добиться.
* * *
В мире есть вещи, которые не меняются. Эмайн Аблах — одна из таких вещей. Ему положено быть таким — все же точка отсчета для мира.
Странно, но я люблю его. Несмотря на все, что пришлось здесь пережить. И при других обстоятельствах был бы рад возвращению. Но сейчас мне до смерти хотелось обратно, к Франческе. Я почти физически ощущал, как уходит время — стремительно и безвозвратно. День на Эмайн Аблах — три с половиной в человеческом мире. А я обещал вернуться через месяц…
Августа ходила, целиком погруженная в себя, иногда ставила какие-то опыты в оранжерее и на любые мои предложения помощи отвечала решительным отказом. Я тихо психовал оттого, что выключен ею из процесса, который касался меня напрямую. Знал, что она права — даже в лучшие годы мои отношения с магией жизни, мягко говоря, не складывались и в серьезной работе я буду лишь помехой, но злиться это знание совершенно не мешало.
Скрипя зубами, я подсчитывал, сколько дней прошло для Франчески. И ругал себя, что не назвал других сроков. Сеньорита будет волноваться. С Эмайн Аблах даже вестника не отправить.
Мэй при виде моего увечья поначалу пыталась расспрашивать и даже распускать нюни, но с десяток жестких издевок пресекли эти глупости. Тогда она дала мне прозвище Элвин-Сухоручка, словно нам все еще по четырнадцать и я всерьез могу начать переживать из-за такой ерунды.
Некоторые Стражи тоже не меняются.
Делать на Эмайн Аблах нечего. Нет, можно, конечно, бродить и рассматривать творения гения Августы. Можно пафосно общаться с туатами. Или, что немножко веселее, общаться с ними непафосно, тем самым вгоняя их в глубокое недоумение и панику. Еще можно пить сидр. И даже блевать потом сидром…
На шестой день я не выдержал.
— Не хочу показаться неблагодарной скотиной, но прошла уже куча времени.
— Ты куда-то торопишься? — спросила Августа, не отрывая взгляда от куска дерева, подозрительно похожего по форме на человеческую руку.
— Да, меня ждут в Рондомионе.
— Это важнее, чем новая рука?
— Не надо ставить вопрос таким образом.
— Я делаю, что могу.
Кусок дерева в ее руках шевельнулся.
— Слушай, ты ведь не собираешься приделать мне ЭТО? Потому что я буду сопротивляться.
Августа отбросила деревяшку в кучу других ей подобных:
— Элвин, я не могу тебе вырастить новую руку. Никто не сможет.
— Но…
— Что «но»?
— В твоих словах звучало «Я не могу, но…».
— Я могу попробовать сделать замену.
Ладно, это не было таким уж сильным ударом. Я не рассчитывал всерьез, что она из ничего извлечет новую конечность.
— Тут можно по-разному, — продолжала сестра. — Взять чужую руку. Но много проблем с совместимостью.
— А проблемы с тем, что ее придется у кого-то отпилить, тебя не смущают?
Она пожала плечами с великолепным равнодушием. Ох уж эти гении, что им подобные мелочи?
— Не то чтобы я был сильно против. Но давай рассмотрим другие варианты. Чужая рука, которую неизвестно куда пихали? Фи!
— Другой вариант — вырастить симбионта. Лучше всего взять за основу насекомое.
— О-о-о-о! — я представил себя с клешней вместо левой кисти. Нет, что-то забавное в этой идее определенно было. Но сеньорита не одобрит. — Спасибо, я все думал, как бы уподобиться жрецам Хаоса. Следующим пунктом идут щупальца, правильно я понимаю? Их тоже можно опустить.
— Так и знала, что ты не согласишься. Остаются растения, — она кивнула на кучу деревяшек. — Я с них и начинала. Люблю работать с флорой. Но есть проблема с подвижностью. Человеческое тело — удивительно сложный механизм. Особенно руки. Все эти сочленения, суставы. Так что подумай насчет симбионта.
Ну как можно не любить женщину, которая способна сказать подобное совершенно всерьез?
Я подобрал отброшенную ею деревяшку. Это был чуть теплый кусок дерева незнакомой породы, из которого торчало пять тонких сучков.
— То есть — ты можешь приживить кусок дерева, который будет послушно выполнять мою волю? Вся проблема в гибкости?
— В сочетании гибкости и твердости. Трудно придать стабильность.
— Августа, есть вообще предел тому, что ты способна сотворить с живым существом?! Я тебя боюсь!
— Почему? — вот теперь она удивилась. — Ты сам можешь сжечь или затопить город. Мне тебя бояться?
— Уже не могу. Разве что найму армию поджигателей. Кстати, я правильно понимаю, что в занятиях магией твои протезы бесполезны?
— Не знаю. Ты уж прости, но мне кажется, твои проблемы с магией — в голове. Это как импотенция.
— Да ничего подобного! Кто когда-либо слышал про подобные проблемы у магов?! Что за бред? Давай, отруби арфисту пальцы, а потом расскажи ему про «творческий кризис». Я виноват, что не могу работать через голос, как Джанис?
Августа спокойно переждала взрыв моего возмущения и спросила:
— Тогда чего ты так злишься?
— Потому, что это — бред, — я немного успокоился, все еще продолжая сжимать в руке злополучную деревяшку.
