из других миров и сила — вот темы, которые взахлёб проглотят и попросят добавки.
— Каждое написанное слово найдёт свой глаз, — утверждает она и многозначно улыбается. — Время на исходе. Если не примешь его сейчас, то в следующий раз будет уже не чёрный цветок, а многоцветник…
— Даже страшно представить… какие муки он принесёт мне. Заманчивое предложение… я согласен на многоцветник. Пусть мои последние мгновения будут немыслимо яркими.
— Ты уверен? Правда… именно этого хочешь? Будешь умирать долго и в одиночестве. Боль, которую ты ощутишь, будет на голову выше той, что в сумме испытали все живые создания на свете и во тьме. От рождения времени и до сего момента. Ты не потеряешь сознание от шока, будешь в нём до самого конца…
— Это не вопрос желания, а необходимости. А впрочем…ладно. Да, я этого хочу.
— Повтори это три раза. Пожалуйста, скажи это с сомнениями. Хочу услышать их…
— Никаких сомнений. Да, я этого хочу. Да, этого я хочу. Да, я хочу этого.
— Да будет так. Но это в последний раз, Рамдверт, — произносит особа, заключив устный договор, и мгновенно исчезает. Гробовщик последовал за ней, тоже утонул во мраке.
— Благодарю за танец, — говорит Хор в никуда, задумавшись на секунду, угрожающе заканчивает разговор: — Буду ждать от тебя поздравительную корзинку с цветами. Придётся постараться…
Спустившаяся в Оренктон тьма Озера Мундус загудела. Порождённый колебаниями гул вгрызается в уши, вкручивается шурупом в черепа.
— Быстро бегите к карете! Она через пару домов, — выкрикнул Рамдверт, указывая направление. — Троица не двигалась, а только смотрела наверх. Колоссальный ужас парализовал их, когда небо взвилось воронкой. Плоско-круглая содрогнулась. Перед ними вырос громадный столб похожий на дерево, или же на нагую змею. Его покрывало бесчисленное множество жующих ртов. Чавканье выпускает волны кровавой мглы, барабаны, обтянутые человеческой кожей, и гортанный бас облизывают с ног до головы. Это пение просто невообразимо для здорового рассудка. Твари, что всасывали в себя рвоту людоеда на улицах Оренктона, услышав зов, неудержимым выводком запрыгивали в пасти Воплощения голода. Вот он — язык Гарганрюэль. Вот она — Эпоха Далёких огней.
— Убирайтесь отсюда! — повторил Хор. Его голубые глаза засверкали яростью. Настоящий зверь, что, якобы, сотворил Пепельный Рефлект.
— Я никуда больше не пойду! Только за тобой… Пусть они спасаются. Тайлер хватай…
— Послушай меня. Это наш бой. Вальдера и мой. Вам ни к чему посыпать свои головы пеплом. Понимаешь? Ты решил быть маяком, вот и будь им. Но не здесь, здесь свет никому не поможет. А теперь… вали! Пошёл!
Грегор закидывает Кану на плечо и замирает. Сомнения сковали его, звенья цепь разжала ответственность за жизнь Канарейки. Будь он один, точно бы остался. Почти прощаясь взглядом, выполняет требование — бежит прочь. Мистер сломанные часы следует за ними, на ходу бегло осматривается, продолжает искать свой шанс на новую жизнь — Ивву.
Миф про тёмную сущность из Обратной башни Сиринкс остался один. В ожидании сжал топор до хруста костей, скоро покажет себя виновник банкета городских масштабов. Так он думал, на это надеялся, этого жаждал. Жаждал вырвать беспримерные сферы непостижимого обитателя верхнего и нижнего озера. Всё вокруг рыдало, время рвалось на кусочки, а потом собиралось. Так повторялось вновь и вновь. Огромная сила притягивала непрерывную величину и тут же давила на причину появления хронометра. Всё — иное, невыносимо всё.
Веки опустились, готовили разум к грядущему. Новые столбы голода выныривали с небес, вгрызались в плоско-круглую. И тут слух уловил неожиданное, уловил шелест страниц и жужжание мух. Бумажное крещендо. Из едва уловимой вспышки чёрного густого дыма выпрыгнул Хексенмейстер, вонзил короткий меч, с удлинённым остриём и короткой талией, прямо в сердце Рамдверта. Живой Рефлект неподвижен, ему не больно.
— Такие фокусы будешь показывать на деревенской ярмарке, — усмехнулся неубитый и открыл глаза. — Иллюзии отравления не действуют на меня. Странствуя под личиной торговца редисом, многое слышал в свою сторону. Желал разорвать каждого, но нельзя. Нельзя утратить свою человечность. А сейчас…может…не стоит сдерживаться? — Вокруг восстали квинтэссенции, выстроились в часть боевого порядка — «клин». Министерский убийца отскочил, скрылся во мраке. — Нет, ты того не стоишь. Велика честь для такого…
Знакомый смех прервал Рамдверта. Переживший Рэвиндитрэ, прошедший сквозь пепел грибоподобных взрывов, дёрнул голову. Там, вдали, стоял Вальдер, а за ним — убийцы, остальные Хексенмейстеры. «Мухи» не пленили древнего Лорда, а сопровождали его, охраняли, берегли как зеницу. Шарф полностью окрасился в багровый цвет.
— Никто не заходил так далеко, — проговорил Вальдер. Живой отголосок древности с трудом сдерживал приступ сардонического смеха. Это считывалось даже не из-за мимических подёргиваний, а из-за попыток их скрыть. — Ты продолжаешь противостоять области бытия, которую не можешь представить в полной мере. Попытки вырваться за пределы космического порядка… лишены всякого смысла. Цикл неизбежен. Я понял это, и ты пойми, брат. Приклони колено и сдайся.
Квинтэссенции вытянули шеи, наклонив головы на девяносто, разглядывали шарф.
— Значит вот оно, — говорит Хор. — Когда мы перешагнём черту, назад дороги не будет. Наши пути разойдутся, и мир лишится множества бьющихся сердец. Готов ли ты к таким жертвам?
— Готов, — молниеносно выбрасывает Лорд. — После потери Рэвиндитрэ я много размышлял и пришёл к выводу, что если не можешь победить врага, то лучше присоединиться к нему. К тому же…
— Жизнь существует, чтобы стать энергией, так? — перебивает того Рамдверт и смотрит на перстень, который вновь начинает мерцать. — Я уже слышал это, только от Садоника.
— Садоник был слаб. Он доказал это своим нытьём, когда вырывал ему один зуб за другим. К тому же Наместник не мог оставить нас, а я… уже это сделал. В качестве подарка своему покровителю, — говорит Вальдер. — Кажется, твоему кольцу, реликвии предтечей, неймется. Давай, используй его.
Квинтэссенции приклонили колено. Нет, не подчинились, не выразили почтение — страшная боль заставила их. Она бурлила в них, рвалась наружу. Высвобождаясь на несвежий воздух, отращивала когтистые зубы и зубастые когти, что вырывали куски теней, вылепливали что-то другое.
Память древних воинов изменилась, теперь они не люди, а чудовища. Лица — акульи морды с двойными смертоносными челюстями, куда щедро высыпали множество кинжалов. Вороний клюв безостановочно щёлкал, лил слюни, кислотный яд. Само безумие жило в бегающих глазах. Те искали, выбирали свою первую жертву. Одно осталось без изменений: «вороньи» накидки. Закончив метаморфозу, снова встали в боевой порядок и сразу громко завыли, забулькали, закаркали.
— Предатель, — тихо произнёс Хор, но тот услышал его. — Я сам прикончу тебя и сожру твои глаза!
— Знаешь, слышать подобное обвинение от такого, как ты — лучшая для меня
