— Вот так, собака!
Насидевшись в воде, блазг попросил всех, чтобы его не беспокоили, если не случится что-нибудь важное, и залег в спячку в одной из кладовых.
Никто не возражал против его сна. Особенно если учесть, что потребление мяса сразу сократилось ровно в три раза. С запасами у нас было не густо, даже несмотря на то, что пришлось принять непростое решение — убить лошадей. Это казалось более милосердным, чем дать животным умереть от голода. Кормить их было нечем.
Мясо сложили на улице, закопав в снег, чтобы не пропало, и Рона окружила его защитным заклинанием от диких птиц и горных крыс.
Теперь наш рацион состоял исключительно из конины. Ни хлеба, ни пшена, ни зерна, ни соли, ни перца. К сожалению, кладовые цитадели давно стояли пустыми.
Лук страдал и просил шафа, но помочь ему было нечем. Га-нор, беспокоясь, что от такого рациона у нас скоро начнут кровоточить десны и выпадать зубы, на несколько наров ушел в горы и вернулся с какими-то промерзшими травками, корой и прочей пакостью. Юми тоже внес свой вклад в дело, притащив невесть откуда зеленой плесени.
Отвары и приправы немного разнообразили пищу.
Из всего отряда я чаще всего общался с Отором. Жрец оказался острым на язык и трактующим книгу Созидания несколько иначе, чем остальные служители Мелота. Бога он считал кем-то вроде своего старого друга. Отор говорил о Нем постоянно, но делал это столь просто и естественно, что нисколько не раздражал меня, как обычно случалось во время бесконечных проповедей в Альсгаре.
Иногда мы спорили, но мне ни разу не пришлось уличить его во лжи. Отор на все вопросы знал ответ и имел логичные и по-житейски понятные объяснения, не сводившиеся к «это твое испытание» и «Он знает, что делает».
В общем, мы вполне себе неплохо жили, если забыть о некоторых неудобствах. Я каждую свободную минку думал о Лаэн, не переставал с ней разговаривать, и порой мне чудилось, будто она отвечает мне, но так тихо, что я не могу различить слов. Они сливались в монотонный неразборчивый шепот, и тогда я окончательно убеждался, что сошел с ума.
Эти однообразные разговоры с самим собой, будущее, которого у меня больше не было, и воспоминания — единственное, что осталось, — занимали все мое основное время. Я залезал на верхний этаж Жилой башни и проводил в одиночестве целые нары, не желая никого видеть. Меня особо не доставали, разве что Отор приходил по вечерам, чтобы переброситься парой словечек.
Однажды, во время сильной вьюги, в мою берлогу заглянул всклокоченный и заспанный Шен:
— Нэсс! Тиф очнулась!
Я задумчиво посмотрел на него и встал с пола:
— Вот уж не знаю, стоит ли мне радоваться такой новости.
После недолгой оттепели вновь ударили холода, и пруд замерз. Утки смешно садились на застывшую воду, оглушительно и возмущенно крякая, махали крыльями, скользили перепончатыми лапами по свежему льду. Затем, остановившись, спешили назад, смешно переваливаясь на разъезжающихся лапах. Большой красавец селезень с головой, покрытой блестящими темно-изумрудными перьями, свирепо гонял конкурентов и первым пытался схватить брошенный хлеб.
Альга кормила суетящихся птиц припасенной с обеда булкой. Кроме ученицы Галир, в маленьком парке никого не было. Девушка наслаждалась кратким уединением, когда могла побыть сама собой, а не госпожой, перед которой трепетали все солдаты.
Только сейчас она с удивлением начала понимать, что это такое — быть Ходящей. В Радужной долине все было несколько иначе. Альга — ученица, хоть и завершившая подъем по ступеням. Равная тем, кто находился рядом. Здесь же ее власть и ее слово были законом. И ей это решительно не нравилось.
Не нравилось, что окружающие смотрят на нее с обожанием и страхом, ловят каждое сказанное ею слово. Пытаются угодить в любой, самой маленькой просьбе, порой даже прежде, чем она выскажет какое-то желание. Все это ее бесило.
Власть? В Бездну такую власть, раз ты становишься рабой своего титула и уже не можешь ни шагу ступить без назойливого, угодливого внимания. Власть — это сила? Ну нет! Скорее — клетка и полное отсутствие свободы. А также первый шаг к тому, чтобы забыть о настоящем Даре, погрязнуть в бытовых проблемах, мелких склоках между себе подобными и политических интригах в поиске выгод.
Как жаль! Мелот, как жаль, что только теперь она, глупая дура, начала понимать, что ей хотела сказать Галир! И как несправедливо, что Старшая наставница оставила ее сейчас, в самое тяжелое время, когда вера Альги в величие Башни и то, что она стремится лишь к одному — развитию «искры», дала трещину. Те слова, что им говорили в Долине, красивые, высокие и правильные, оказались всего лишь словами. Жизнь была очень далека от них.
Письма, приходящие в цитадель из Корунна, полные яда, недоговорок, скрытых намеков и бесконечных интриг, еще сильнее укрепили девушку в мысли, что в Башне давно уже не все ладно. Когда Альга, не выдержав, сказала об этом Шиле, Ходящая как-то странно посмотрела на собеседницу и с явным равнодушием спросила:
— А чего ты, собственно говоря, ожидала? Добро пожаловать во взрослую жизнь… подруга.
Но юная Ходящая решительно не желала смириться. Она не хотела становиться такой же дрянью, как Алия Макси или еще несколько десятков подобных ей вздорных баб, забывших обо всем, кроме грызни за власть.
Девушка злилась. В первую очередь, конечно, на себя. С детства вариться во всем этом, слушать, присутствовать, дышать с ними одним воздухом и только в восемнадцать лет окончательно прозреть. Глупая идиотка!
Но лучше поздно, чем никогда.
Альга не знала, что делать дальше, но лгать и лицемерить не хотела, хотя и понимала — это единственный путь наверх. Туда, где тебя, возможно, поостерегутся трогать и где ты сможешь хоть что-то изменить в устоявшемся порядке вещей.
Знала ли хоть что-то о том, что происходит, Рона? Она была старше на шесть лет и, скорее всего, давно перестала быть той наивной девчонкой, какой до последнего времени оставалась Альга. Но ни о чем таком Рона не рассказывала. И младшая сестра понимала старшую. Наверное, будь старшей она — тоже бы не решилась своими руками разрушить светлый мир и надежды сестренки.
Малодушие из-за любви. Желание спасти там, где не стоило ничего скрывать.
Альга не сердилась на сестру. Не могла себе этого позволить. И часто вспоминала единственную оставшуюся в живых из своей семьи. Где она? Что с ней? Смогла ли уцелеть в войне?
Отряхнув руки от крошек, девушка пошла прочь от пруда. Пройдя сад, направилась вдоль невысокой ограды старого замкового кладбища. Здесь редко можно было встретить людей, что полностью устраивало Ходящую. Она не желала никого видеть.
