2) Русский тяжеловоз, кобыла 9 лет, должна ожеребиться через месяц, масть рыже-чалая, есть документы.
3) Годовалый жеребчик, б/п, рыжий.
4) Орловская рысачка, кобыла, масть серая, 7 лет (мать Красная Заря, отец Сумасшедший Норвежец).
5) Помесь тяжеловоз-дончак, годовичок, жеребец.
6) Дончак с документами, жеребец, 165 см в холке, 17 лет, гнедо-рыжий.
7) Русский тяжеловоз, жеребец, годится в упряжь и под седло, мягкая рысь, 14 лет, игреневый с белой проточиной.
+ Много других лошадей. Могут использоваться в прокате и на сельхозработах. Животные в запущенном состоянии, ухаживать некому.
Зоотехник Александра Леонидовна: телефон +7(9**)***-**-**
От волнения Рина сильно отогнула крышку ноутбука, и где-то пропал контакт. Ей пришлось долго качать крышку вперед-назад, прежде чем монитор вновь зажегся. Она задыхалась. Ей надо было куда-то бежать, что-то делать. Оставаться в бездействии она не могла. Некий гад, толстым пальцем тыкая в кнопки калькулятора, посчитал, что лошади не приносят дохода. А если и приносят, то не такой, как свиньи. День или ночь, дождь или ветер, лето или зима – свинья ест, греет брюхо под электрическими лампами и наливается жиром. Так за чем дело стало? Сдадим лошадей на мясокомбинат – и да здравствует всеобщее свинство!
А сейчас, разумеется, дела заброшены. Конюхи разбежались – кому охота ухаживать за будущей колбасой? Лошади стоят голодные, нечищенные, в денниках грязь. Один зоотехник пытается что-то сделать, но что удастся в одиночку?
Рина кинулась к Кавалерии. Ночь – не ночь, какая разница! Конечно, Кавалерия ее поймет, иначе быть не может.
В комнате у Кавалерии она никогда раньше не бывала, но представляла, где это находится. В коридоре было холодно. Низом гуляли вечные сквозняки. ШНыр отапливался неважно. Кузепыч утверждал: дело тут не в батареях, а в плохо положенных плитах, но это мелочи. Через пятьдесят-шестьдесят лет все равно все снесут и перестроят. А пока Кузепыча греет мысль, что его тогда на свете уже не будет и заморачиваться придется другому.
Вот и комната Кавалерии. Рина постучала. Никакого ответа. Она постучала решительнее, и дверь вдруг подалась. На всякий случай окликнув: «Доброе утро! Это я!» – Рина вошла. Узкая, маленькая комнатка была пуста. Ничего лишнего. Небольшой шкаф. Кровать тщательно заправлена: ни одной складки на покрывале. По центру стола – банка из-под оливок, полная карандашей. Тут же рядом и железная коробка с пастелью. Бумаги, правда, не видно.
«Неужели она рисует?» – подумала Рина.
Единственной вещью, не имевшей отношения к ШНыру, была черно-белая фотография в рамке. Мужчина держал на плечах мальчика и улыбался. Хорошо улыбался: и губами, и глазами, и морщинками у глаз. Мальчик таращился и был серьезен.
Ни к чему не притрагиваясь, Рина осторожно подалась назад, вышла из комнаты и притворила за собой дверь.
На улице было морозно. Снеговик, вылепленный с вечера Рузей, стоял перед окнами у Насты. В его правой руке-ветке тоскливо обвисал лопнувший шар. Скорее всего, простреленный из шнеппера той же Настой. Рядом притулился продавленный стул. На деревянной спинке кто-то издевательски написал помадой:
Вчера на этом самом месте Рузя толстенький сидел
И неподвижно, страстно, нежно на Насточку свою глядел.
Рина пошла искать Кавалерию по большому кругу, через площадку у ворот. После недавнего снегопада серые пятна на бортах микроавтобуса проступили совсем отчетливо. К грязи Кузепыч относился философски: утверждал, что зимой мыть машину опаснее, чем не мыть. У него целая теория существовала, что старая грязь охраняет от новой, служа защитным слоем.
Кавалерию Рина нашла в пегасне. Ветер качал вставленный в кольцо керосиновый фонарь, которым иногда по старой памяти еще пользовались. Кавалерия седлала Цезаря для нырка. В соседнем проходе Кузепыч, не то вставший рано, не то вообще не ложившийся, ремонтировал раздвижную дверь в денник Митридата. Дверь была новая, но у нее уже сформировалась нехорошая привычка падать наружу.
Рина подбежала к Кавалерии и, стараясь быть подробной, рассказала о лошадях, которых сдадут на мясо.
– Ноут у меня в ШНыре! Я сейчас! – Рина повернулась, готовая мчаться за телефоном зоотехника. Она была убеждена, что Кавалерия будет звонить прямо сейчас, не дожидаясь рассвета.
– Тпрру! – окликнула ее Кавалерия.
Рина остановилась.
– Мне не нужен телефон.
– А когда? – не понимая, спросила Рина. – Утром? После нырка?
Кавалерия перестала разбирать на ладони ремни уздечки. По тому, как она опустила руку, Рина поняла, что разговор предстоит неприятный.
– Просто для полной ясности. Мы не можем взять этих лошадей в ШНыр. Даже если найдем деньги, чтобы выкупить, – не можем, – осторожно подбирая слова, сказала Кавалерия.
– Почему?
– Причин несколько. Первая: нам негде их поставить.
– У нас десять свободных денников! Ну девять! – навскидку брякнула Рина.
– Они для жеребят, которые родятся. Или для тех пегов, которых выращивают на нашей базе на Дону!
– Но можно же что-то построить! Хотя бы наспех! До весны, а там будет проще.
– Сорок две лошади, – задумчиво повторила Кавалерия. – Сорок две. Нам не потянуть. Мы не должны распыляться. Наша задача – нырять и готовить смену тем ныряльщикам, которые придут на смену погибшим. ШНыр существует, пока кто-то ныряет и достает закладки. Иначе все утратит смысл. Проход на двушку закроется, а наш мир сольется с болотом.
Рина задохнулась. Она не верила, что слышит это от Кавалерии, которая всегда служила ей примером. С нее она лепила себя. Теперь же все рушилось.
– И одного жеребенка нельзя? Годовичка?
Кавалерия медлила отвечать, внимательно глядя на нее. В глазах у нее дрожало нечто неопределимое.
– Потому что у него крыльев нет, да? Потому что он не летающий? Потому что проще найти уважительную причину, чем что-то сделать? Да? Скажите «да»! Тогда я сама скажу: да-да-да!
Рина врезалась плечом в загудевшие ворота и вырвалась из пегасни. За спиной обрушился ее мир.
Кавалерия стояла, слушая гул вибрирующих ворот. Затем рывком вскинула тяжелое седло на спину нетерпеливо переступавшего Цезаря и затянула подпруги.
– Кузепыч, скажи мне что-нибудь гадкое! Или лучше сделай! – попросила она.
Завхоз, он же «герр комендант», моргнул белесыми ресницами. За все годы, что он провел в ШНыре, это была самая странная просьба, которую он выслушивал от начальства.
– Зачем?
– Для отрезвления… Если я увижу эти сорок лошадей – я их возьму. И всех больных собак, которых натаскает Наста, и сдыхающего осла из Теплого Стана, с которым фотографируют детей у метро. Но во что тогда превратится ШНыр?
