Деловой человек ухмыльнулся.
Когда, с каких пор его стали останавливать моральные соображения? Вроде бы раньше такого не случалось. А сейчас... Сейчас, надо признать — особый случай. И есть некая граница, за которой...
Он встал, налил себе еще перебродившего сока и, не желая садиться в кресло, присел прямо на край стола.
Вот так. К черту манеры. Имеет он право время от времени посылать их к черту?
А граница... Может он зря боится? Может быть, она уже давно пройдена?
Воспоминания...
Деловой человек припомнил, как он в день светлого возвеличенья, для того чтобы купить патент на торговлю и открыть первое дело, обворовал одарительный поднос. Благо — это было сделать нетрудно. А пеликанские алмазы, без зазрения совести взятые им из заброшенного храма, ночью, прямо под носом у заснувших сторожей? Они тогда помогли ему покрыть недостачу, возникшую от гибели песчаного парусника, груженного отборным товаром по самые борта. Еще был компаньон, не желавший работать как надо, но зато исправно забиравший свою, немалую, надо сказать, долю. Что он кричал, падая в пропасть? А потом...
Деловой человек вытер с лица обильно выступивший пот.
Да, верно, это было. Но все-таки, все-таки... Если до сих пор у него еще были сомнения, то договор с посланником уничтожит их окончательно. С тем светом — не шутят. И есть прегрешения, которые не отмолишь, хоть всю жизнь проведи на коленях.
Надо ли, стоит ли мараться?
Сделав еще один глоток из бокала, он поставил его на стол, рядом с собой и, сев поудобнее, улыбнулся. На этот раз, впервые за последнюю пару часов от души.
Стоит ли раздумывать над задачей, имеющей всего лишь одно, хорошо известное тебе решение?
Ну, откажется он. И что будет дальше? Посланник пойдет к его конкурентам. Не так ли? Как пить дать, пойдет и сделать предложение им. А они — согласятся. И получат определенные преимущества.
Интересно, как они их используют?
Ну да, ну да, верно. Себе на пользу, ему — во вред. И значит, отказавшись, через некоторое время он неизбежно разорится, не выдержит конкуренции.
Так о чем тут думать?
— И все-таки, — сказал Хромоногий, — не нравится мне это.
— Что именно? — поинтересовался Широкая Кость.
— Все. Неправильно это, не по стандартам.
Сказав так, Хромоногий от избытка чувств сделал над головой широкий взмах копьем и добился того, что два сидевших неподалеку от него на ветвях душительного дерева скользящих узлика, на всякий случай перебрались повыше.
— Каким это еще «стандартам»?
— Обычным. Принятым во всем мире. Мы должны щелкать челюстями, невнятно рычать, двигаться как марионетки, управляемые пьяными или обкурившимися кукловодами, и вести себя очень глупо.
— Кое-кто этим рецептам и следует, — встрял в разговор Проломленный Череп. — Я говорю о поведении.
— Чья бы корова мычала... — пробормотал Хромоногий.
Проломленный Череп сделал вид, будто его слова не услышал. Он шел первым, то и дело, ускорив шаг, слегка отрывался от товарищей, для того чтобы тут же, остановившись, внимательно оглядеться. Он знал, что подобным образом должен вести себя образцовый, бдительный командир. То, что они шли по извилистой лесной дороге, а заросли кустов и деревья по ее обочинам, а также ее постоянные повороты делали эти попытки оглядеться бессмысленными, его ничуть не смущало.
Результат не имеет большого значения. Главное — сам процесс. Главное, что он протекает, как положено.
— А кто это — корова? — спросил Хромоногий.
— Некое животное, — ответил Широкая Кость.
— Оно обязано молчать?
— Нет.
— Оно обязано мычать?
— Ни в коем случае.
— Так к чему ты это тогда сказал? Насчет молчащей коровы.
— Это поговорка, — объяснил Широкая Кость. — Она значит, что некоторые могли бы и помолчать.
— Ага... — задумчиво сказал Хромоногий. — В нашем мире никаких коров не водилось. Они хоть большие, эти коровы?
— Да какая разница? — буркнул Широкая Кость. — И в каком это — твоем мире? Из какого ты мира?
— Не помню, — честно признался Хромоногий. — Ну, ты же знаешь... Помнится не все и не всегда, особенно если становишься таким, как мы. Но вот о том, что в моем мире не было коров, я знаю точно.
— Откуда? Как можно точно знать о том, что ты чего-то не помнишь?
— А разве у тебя такого не бывает?
— Ничего подобного.
— Странно, — удивился Хромоногий. — У меня это есть. Понимаешь... Это — твоя память, словно бы комната, обставленная мебелью. А потом кто-то берет и из этой комнаты вытаскивает, к примеру, комод. Самого комода уже нет и никогда больше не будет, но зато остался на полу прямоугольник скопившейся под ним пыли. И только по этому прямоугольнику можно определить, что комод все-таки был. Понимаешь?
— Нет, — признался Широкая кость. — При превращении в таких, как мы, какая-то часть памяти неизбежно теряется. Но чтобы от нее еще оставались какие-то следы?
— И ты о них не имеешь даже понятия?
— Я тебе об этом уже сказал...
— Бедный ты, бедный...
— Это я — то бедный?
— А как еще тебя назвать?
— Прекратите, — приказал Проломленный Череп. — Вы что, не в состояние хоть немного помолчать?
— Чего он оскорбляет? — пожаловался ему Хромоногий. — Меня даже во время прошлого существования никто так не смел называть. А тут... какой-то...
Вот только, командир маленького отряда на его жалобу не обратил ни малейшего внимания. Он шел и шел по дороге, а потом, в очередной раз забежав вперед, вдруг остановился как вкопанный, внимательно разглядывая нечто, открывшееся ему за очередным поворотом.
— Что там? — сейчас же спросил Широкая Кость. — Что ты на этом месте, лишенном деревьев, увидел?
— Тихо, не шуми, — вполголоса ответил Проломленный Череп. — Кажется, это именно тот, кто нам нужен.
— Давай поговорим серьезно, — сказал крысиный король.
— Поговорим? — спросил Кусака. — О чем?
— О наших взаимоотношениях. Ты не отпускаешь меня ни на шаг, и все время цепляешься за мою лапу. Мне кажется, это неправильно.
— Почему? Я пытаюсь быть как можно ближе к родному мне существу. Ничего плохого здесь нет.
Крысиный король крякнул.
Да, похоже, так просто это дело уладить не удастся. Как избавиться от прилипшего к нему мальца? В конце концов, у него есть и свои дела. Он должен продолжить путь, он обязан вернуться к своему народу, и как можно быстрее. А тиранозаврик этому мешает.
