И снова речь посланника изменилась.
— Я, Ночная, могу добавить к этому не много. Ультиматум, который изложил нам твой человек, всё равно не может быть выполнен нами в точности и до конца, даже имей мы такое намерение. Мастер-целитель, прозванный Пламенным, глава линии Хранителей и король Равнин, сейчас находится много дальше десяти тысяч йомов от Столицы. И когда он вернётся, деяния всех разумных — и людей, и тастаров, и прочих — будут взвешены на весах справедливости, а не на весах силы. — Недолгое молчание. — Я, Ночная, один из трёх временных правителей, закончила.
— Я, Примятый, добавлю к сказанному ещё меньше. Если речи наши успели записать не полностью, прикажи своему посланнику повторить ответ тастаров. Он повторит. Слово в слово.
Ленримм постоял ещё секунду, как замороженный.
— Отвергли они милость вашего величества, — внезапно зачастил он, оттаяв. — Да и трудно было бы ожидать чего-то иного от столь противных небу созданий, как эти самозваные владыки, искажающие образ Человеческий. Наверняка они намерены вероломно ужалить тогда, когда сочтут, будто ваше величество…
Агиллари махнул рукой, обрывая поток слов.
— Ступай пока в соседнюю секцию, милейший. Нам с братом надо обсудить услышанное. Но особенно далеко не отходи, может, ещё понадобишься.
Недовольный, но покорный, посланник откланялся.
— Ну, что ты думаешь? — тихо, почти шёпотом спросил Агиллари, покидая полукресло и устраиваясь рядом с братом.
— Думаю, как бы не объехали нас красноглазые, — очень серьёзно ответил Итоллари. — Чего у них не отнять, так это умения играть словами… и не только словами, к несчастью.
— Значит, ты тоже понял. — На этот раз Агиллари не сдержал дрожи. Сжал руки в кулаки, выдохнул медленно и отрывисто сказал. — Вокруг нас никакая магия не имеет власти: Зверик рядом. Но наш болванчик-болтунчик всё равно вёл себя, как под заклятием…
— …и если бы ТЕ ему приказали, — подхватил младший принц, — мог бы на тебя напасть. Чик отравленной иголкой — и нет больше мятежника. Это угроза, старший. Серьёзная угроза. Страшная. Сколько ещё таких болванчиков, пляшущих на ниточках у ТЕХ, может быть вокруг? Не узнаешь, пока не станет поздно!
Агиллари сморщился.
— Если они могут подчинять людей так — зачем было посылать нам это вот… живое предупреждение? Если они имеют такую дьявольскую власть, почему мы оба ещё живы? Проклятье на их головы, им что — выгодно было заставить нас выступить открыто, чтобы потом раздавить, как кусачих блох? Покончить с последними наследниками Гэллари на законных основаниях? Но они и без того могли это сделать в любой момент. Сложно ли одному тастару наведаться к изгнанным, чтобы тихо избавиться от них самым простым путём? Впрочем, небывшее меня не волнует. Другое дело — Пламенный. Если его действительно нет в Столице — куда он отправился в такое время? Эта стерва, Ночная, прямо сказала: Пламенный разговаривал бы с нами иначе. Может, они с Примятым нарочно удалили узурпатора подальше, чтобы он не смог помешать их интригам? — старший принц запустил в волосы пальцы обеих рук и признался. — У меня от всего этого голова трещит!
— Ну, не только от этого, — хмыкнул Итоллари, за что был награждён пасмурным взглядом. — А если серьёзно, — добавил младший, — я думаю, что не только мы их боимся, но и они нас тоже. На Зверика-то у них ошейника нет!
Братья переглянулись.
— Не за таким ли ошейником отправился Пламенный?
— На то похоже. — Медленно кивнул Итоллари. — Вот я про отравленную иголку говорил. Предположим, ткнули тебя такой. Останусь я, и армия наша никуда не денется. Но ведь Зверик-то слушает тебя одного! Пока он с нами, мы тастаров можем в землю вколотить. Но если некому будет Звериком управлять, то уже они смогут мятеж прихлопнуть, как мухобойка муху.
— Только если меня не будет, — сверкнул глазами Агиллари, — Зверик станет за меня мстить. Выходит так, что без него мы бессильны, с ним — наоборот; но всего хуже для тастаров, если он останется один. Это же голая, неуправляемая мощь! Он небо с землёй смешает, если я погибну!
— А это красноглазым не нужно, — закончил младший принц.
И братья снова переглянулись.
И долго ещё шептались, выкручивая нить рассуждений — так, как научил их дед.
Нить к нити — выйдет полотно. Ночная вспоминала… и прислушивалась к новой жизни, зреющей внутри. У неё уже были два ребёнка; оба стали взрослыми давно, двести кругов назад. И обоих она потеряла при исходе из Краалта.
Хорошо, если они мертвы.
Если пелэ с миньонами взяли их живыми…
Нет, нет! Лучше не думать о таком. Они — воины, они не дали бы захватить себя.
Дети…
В былые времена у женщин рода тастаров редко бывало больше двух детей. Во всём нужна гармония, а в излишке рождённых гармонии нет. Это настолько очевидно, что за тысячи кругов стало чем-то вроде инстинкта. (Когда все следуют, не задумываясь над причиной — как ещё такое назвать?) Появление третьего ребёнка тоже регулировалось этим "инстинктом". Если несчастный случай настигал кого-то из твоей линии, тогда — да, восполнять потери необходимо. Причём молчаливо подразумевалось, что сделать это должны лучшие: мастера нескольких искусств или самые даровитые мастера из первой дюжины в своём круге.
Но если от всех линий, от всех кругов осталось всего полтысячи с небольшим…
Об этом тоже лучше не задумываться.
Больно.
Где ты, ааль-со? Если бы можно было узнать…
Примятый поистине был достоин зваться первым щитом рода тастаров. Даже она, второй щит, заметила его приближение, когда он был в девяти шагах — расстояние почти опасное, почти достаточное для мгновенной и неотразимой атаки.
Сам Примятый чувствовал каждого, как бы тот ни таился, не менее чем за тридцать шагов от себя. В любом направлении. Даже если затаившийся не угрожал ему, даже если спал или лежал без сознания. И ни толстые каменные стены, ни магия не могли помешать Примятому.
Что ж, иначе он просто не был бы первым.
— Сколько наших ещё не в Столице? — спросила Ночная. Оборачиваться она не стала: может, Примятый решит, что его заметили раньше, чем на самом деле. Хотя столь простая хитрость едва ли имела шансы на успех. Несмотря даже на то, что она заговорила на языке людей, скупом на нюансы смысла и интонаций.
Вообще, многие тастары в последнее время говорили только на людском. Он оказался удобен для изложения сухих фактов. Скрывал чувства там, где родной язык — обнажал.
Вот и Примятый ответил по-людски:
— Не хватает шестерых из тех, о ком точно известно, что они живы.
