Хребет огромного гада изогнулся, и мощный хвост — узкий и зазубренный, словно горный кряж — ударил по воде: льдины полетели в стороны, волна хлынула на берег, смывая снег и мешая его с песком. Ширяй лишь пригнулся немного и согнул колени, чтоб не упасть, и молния в его руке достигла цели, с грохотом разбившись об огненный меч.
Крик радости и ужаса разнесся над вспененной водой Волхова — дружина, выбравшаяся на берег, славила темного бога. Млад оглянулся на крик и увидел, что Градяты нет среди них… Лошади метались, вставали на дыбы, храпели и ржали — Ящер пугал их, боевых коней, привыкших к пороховым взрывам, крови и смерти.
Из воды показалась широкая прямоугольная голова, зубы темного бога, похожие на наконечники стрел, торчали по самому краю тяжелых челюстей, и по три длинных клыка с каждой стороны опускались вниз, касаясь воды. Узкий зрачок, спрятанный в кожаном наросте, смотрел не вперед, а в сторону, и Младу показалось, что Ящер глядит ему в глаза, и видит его насквозь… Короткая и толстая четырехпалая лапа с белыми костяными когтями, закованная в пластинчатый доспех чешуи, ударила по воде, доктор качнулся и отпрянул — желто-розовая пасть Ящера приоткрылась, зубы клацнули с металлическим скрежетом.
Огненный меч ударил по воде, и та вскипела — облако пара метнулось вверх, застилая Волхов, но порыв северного ветра сорвал туман с воды и развеял над лесом. Иессей отступал…
— Ты сам пришел на нашу землю! Тебя сюда никто не звал! — крикнул Ширяй, — я сам убью тебя! Я убью тебя своей рукой!
Голова ящера ушла под воду, над водой перекатилось огромное желтое брюхо, Ширяй поднялся на сажень, и в этот миг молния выбила огненный меч из руки Велезара. А уже через секунду шипастая спина темного бога подбросила Иессея вверх — он грянулся на острые кожаные гребни и Ширяй накрыл его сверху своим телом.
— Я убью тебя… своей рукой… — услышал Млад сдавленный крик и увидел, как неловкая левая рука шаманенка впивается в шею избранного из избранных.
Нужно очень сильно хотеть, и тогда все задуманное исполнится… Млад сел на мокрый снег, обнимая Волота за плечо. Как чудовищно так сильно хотеть чьей-то гибели… Как страшно самым заветным своим желанием сделать убийство. И как горько смотреть на смерть своего врага и знать, что он заслужил эту смерть.
— Тебе жаль его? — спросил Волот.
— Я не воин, — ответил Млад, — но это война. И кто-то должен брать на себя право распоряжаться чужими жизнями.
— Я любил его и верил ему. Он предал меня.
— Он тебя не предавал. Он просто никогда не был твоим другом. Он был лжецом, но не предателем. Он воевал против тебя. Против нас.
Безжизненное тело скользнуло в воду с широкой спины Ящера, белые одежды намокли и потемнели. Младу показалось, что Волхов окрасился кровью, которую течение понесло на север, туда, где нетвердо держался за берега тонкий лед.
— Он убил моего отца, — шепнул Волот.
Ящер развернул огромное тело, когда белые одежды скрылись подо льдом, Ширяй вылетел на лед над ними и проехал по нему коленями. Грозовая туча, сверкая зарницами, двинулась к Новгороду — два вечных противника, Ящер и Перун, уходили с поля боя вместе, один под водой, другой — по небу.
А Ширяй так и сидел на коленях, согнувшись и закрывая ладонью лицо. Млад поднял Волота на ноги и побежал к ученику, увлекая князя за собой: по скользкому берегу, омытому волнами. Дружина, напротив, двинулась назад, обгоняя своего небесного покровителя — рассказать Новгороду об увиденном чуде, выкрикивая славу то громовержцу, то темному богу подводных глубин.
Солнце осветило Волхов тысячью лучей и окрасило свинцовую воду в синий цвет. Лик Хорса смотрел на одинокую фигурку на льду, и Дажьбог[20] проливал на него свое скудное зимнее тепло. Однорукий кудесник беззвучно плакал, размазывая слезы по лицу, и дрожал от холода.
Млад склонился над ним и погладил мокрые волосы, покрывшиеся инеем.
— Ну что ты, мальчик мой?
— Мстиславич, ты прав. В мести нет никакого смысла… Никакого смысла! Ни в мести, ни в ненависти! Я не хочу больше такой силы, не хочу…
— Пойдем домой. Ты замерзнешь, — Млад снял полушубок и накинул Ширяю на плечи.
Чернота Свиблов приехал к обеду, славил родных богов и косился на Ширяя, сидящего у печки и закутанного в две шубы.
— Волот Борисович… я все понимаю, — начал боярин осторожно, — но так нельзя.
— Уходи, — Волот набычился.
— Право, кроме спасения твоей жизни, на Руси есть много других, не менее важных, дел.
— Я знаю, — холодно ответил князь, — я пойду на зов родных богов.
— С кем? С ним? — Свиблов кивнул на Млада, — ты, наверное, забыл: год назад у него умер ученик! И ему он тоже обещал защиту родных богов и хулил христианского бога.
— Уходи, — отрезал Волот, — я вернусь через двадцать дней.
— За эти двадцать дней может случиться что угодно, — Свиблов посмотрел на князя со значением.
— Ты слышал, что тебе сказали? — подал голос Ширяй, — уходи. За эти двадцать дней ничего не случится, ты понял?
— Волхвы не смеют вмешиваться в дела Новгорода, — сдержано кивнул посадник.
— А я не волхв, — ответил Ширяй с усмешкой, — я щит Новгорода. Или его меч. Как тебе больше понравится.
— Может быть, ты один освободишь Киев, Смоленск и Ладогу? Возьмешь Казань? Снимешь осаду с Пскова? — Свиблов смерил Ширяя взглядом.
— Нет. Я сначала займусь мздоимцами и предателями, — глаза однорукого кудесника подозрительно сузились.
Млад покачал головой и спрятал улыбку: парень действительно не дорос до самого себя!
Лето играло солнечными бликами на синей глади Волхова, стрекотало кузнечиками в высокой траве, порхало теплым ветерком, шуршало зелеными листьями и птичьими трелями рассыпалось по лесу. Кто не ведал бесконечности суровой русской зимы, никогда не поймет мимолетной прелести северного лета.
Однорукий кудесник — щит и меч Новгородской земли, и князь Новгородский — надежда государства и оплот законности, сидели на высоком берегу, свесив босые ноги с кручи, шептались и время от времени хохотали над чем-то, понятным только им одним.
Млад присматривал за двумя детьми, ползающими по траве — мальчиком и девочкой. Ширяй давно придумал для них будущее — дружбу, любовь, свадьбу, детей-шаманов и смерть в глубокой старости, в один день. Он частенько забирал своего названого сына у матери и тащил к Младу, надеясь подружить его с Мстиславой. Пока о дружбе речь не шла, но взаимный интерес явно присутствовал.
