— Они так выросли, — прошептал он.
— Этим они и занимаются. Зачем ты здесь?
— Мне, что нельзя просто…
— Сам знаешь, что можно, и сам знаешь, что ты бы не стал. Зачем ты… — Она увидела рубин на его указательном пальце и помрачнела. — Это кольцо Муркатто.
— Она потеряла его в Пуранти. Я чуть не поймал её там.
— Поймал её? Зачем?
Он промедлил. — Она оказалась замешана… в мою месть.
— Ты всё со своей местью. Ни разу не думал, что позабыв о ней ты был бы счастливее?
— Камень мог бы стать счастливее, будь он птицей, и оторвись от земли, и улетев на свободу. Но камень — не птица. Ты работала на Муркатто?
— Да. И что?
— Где она?
— Ты здесь ради этого?
— Ради этого. — Он указал на потолок. — И этих. — Он посмотрел ей в глаза. — И тебя.
Она улыбнулась, мелкие чёрточки прорезали кожу в уколках глаз. Его застигло врасплох, насколько же он любит смотреть на эти чёрточки. — Кэс, Кэс. Для такого умника как ты, ты такой тупица. Ты всегда искал не те вещи не в тех местах. Муркатто в Осприи, с Рогонтом. Она воевала в сражении. И любой имеющий уши об этом знает.
— Я не слышал.
— Ты не слушал. Она связалась с Глистоползучим Герцогом. По моим прикидкам он посадит её на место Орсо, чтобы держать талинский народ при себе, когда потянется к короне.
— Стало быть она поедет за ним. Обратно в Талинс.
— Правильно.
— Стало быть я поеду за ними. Обратно в Талинс. — Шенкт нахмурился. — Я же мог оставаться там все эти недели, и просто ждать.
— Так и бывает, когда за чем-то гонишься. Лучше срабатывает, если ждать пока то, что ты хочешь само придёт в руки.
— Я думал, ты уж точно нашла себе другого мужика.
— Я и нашла парочку. Они не задержались. — Она подала ему руку. — Готов к пению?
— Всегда. — Он взял её за руку, и она потянула его из комнаты, через дверь и вверх по ступеням.
Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным.
Пьер Шодерло де Лакло.
Рогонт Осприйский опоздал к Светлому Бору, зато Сальера Виссеринского по прежнему окрыляло численное превосходство и не позволяла отступать гордость. Особенно когда врагами командовала женщина. Он дал бой, проиграл и в итоге всё равно отступил и оставил город Каприл беззащитным. Пытаясь избежать верного разорения, граждане сами открыли ворота перед Талинской Змеёй, надеясь на пощаду.
Монза въехала внутрь, но большинство её людей осталось снаружи. Орсо сделал союзниками баолийцев, убедив их сражаться под зазубренными стягами вместе с Тысячей Мечей. Свирепые бойцы, но с кровавой репутацией. За Монзой и самой тянулась кровавая слава, и от этого она ещё меньше им доверяла.
— Я тебя люблю.
— Конечно любишь.
— Я тебя люблю, но держи баолийцев за городом, Бенна.
— Положись на меня.
— Я уже на тебя положилась. Держи баолийцев за городом.
Она скакала три часа и солнце клонилось вниз, скакала обратно к разлагающимся на поле битвы при Светлом Бору останкам, отужинать с герцогом Орсо и узнать его планы на окончанье сезона кампании.
— Пощади каприльских граждан, если они безоговорочно мне сдадутся, выплатят контрибуцию и признают меня своим полноправным правителем.
— Пощадить, ваша светлость?
— Ты же знаешь, что это такое, нет? — Что это такое она знала. Она не предполагала что он так решит. — Мне нужны их земли, а не жизни. Из мёртвых плохие подданные. Ты одержала здесь славную победу. Я устрою тебе великий триумф, шествие по талинским улицам.
Хотя бы Бенна порадуется. — Ваша светлость так добры.
— Ха. Немногие бы с этим согласились.
Она смеялась, когда скакала назад холодной утренней зарёй, и подле неё смеялся Верный. Они болтали о том, какая плодородная почва на берегах Капры, смотрели как тучная пшеница колышется под ветром.
Потом она увидела над городом дым и всё поняла.
Улицы переполнены мертвецами. Мужчины, женщины, дети, молодые и старые. На них садились птицы. Над ними роились мухи. Сбитая с толку собака хромала за лошадьми. Больше не показалось ничего живого. Зияли пустые окна, раскрывали пасть пустые двери. Повсюду чадили пожары, от целых рядов домов не осталось ничего кроме пепла и рассыпающихся печных труб.
Прошлой ночью процветающий город. Этим утром Каприл стал воплощённым адом.
По видимому, Бенна не послушался. Баолийцы начали, а остальные из Тысячи Мечей — злые, пьяные, боящиеся упустить лёгкую поживу — живо присоединились к ним. Темноте и компании тёмных личностей легко склонить к озверелым поступках даже более-менее приличных людей, а среди подонков под началом Монзы и вполовину-то приличных людей было раз-два и обчёлся. Рамки цивилизаци вовсе не неприступные стены, за которые их принимают цивилизованные люди. Проще простого, как дым на ветру, им рассеяться.
Монза тяжело плюхнулась с лошади и изблевала на загаженные мусором камни изысканный завтрак герцога Орсо.
— Ты не виновата, — произнёс Верный, кладя большую ручищу ей на плечо.
Она стряхнула его. — Я знаю. — Но её восставшее нутро думало иначе.
— Идут Кровавые Годы, Монза. Такие уж мы есть.
Вперёд, к дому, что они занимали, вверх по ступеням, язык горчило от тошноты. Бенна был в постели, крепко спал, под рукой трубка с шелухой. Она вздёрнула его ноги, от чего он ойкнул, и отвесила затрещину сначала по одной щеке, потом по другой.
— Я сказала тебе — держи их за городом! — И силой подволокла его к окну, заставив смотреть на окровавленную улицу.
— Я не знал! Я сказал Виктусу… по-моему… — Он сполз на пол, и зарыдал и её гнев вытек и оставил её опустошённой. Она в ответе, что оставила его во главе. И ей нельзя позволить ему взвалить вину на себя. Он был хорошим, впечатлительным и ранимым, и не выдержал бы этой ноши. Ей ничего не оставалось, кроме как опуститься рядом с ним на колени, и обнять его, и прошептать слова утешения, пока снаружи за окном жужжали мухи.
— Орсо собирается устроить нам триумфальное шествие…
Вскоре распростанился слух. Талинская Змея приказала в тот день начать резню. Науськала баолийцев и неистовствала, требовала ещё. Мясник Каприла, так её прозвали, и она не отрицала ничего. Люди скорее уж поверят в ужасную ложь, чем в прискорбную цепочку случайностей. Скорее уж поверят в то, что мир соткан из зла, чем из невезения, себялюбия и глупости.
К тому же молва сослужила ей службу. Её стали бояться больше чем когда-либо, а страх был полезен.
Её публично осудили в Осприи. В Виссерине сожгли её чучело. В Аффойе и Никанте пообещали целое состояние любому, кто убъёт её. На всех берегах Лазурного моря звонили колокола, предавая её бесчестью. Но в Этрисани праздновали. В Талинсе выстраивались вдоль улиц и восхваляли её имя, осыпали её лепестками. В Цезале в её честь воздвигли статую. Вычурную хрень, покрытую листовой позолотой, которая вскоре облезла. Они с Бенной, никогда так не выглядевшие, сидели на боевых конях, отважно и сурово взирая навстречу светлому будущему.
