Не пытаясь скрыть глумливой насмешки, Алвиарин оттолкнула в сторону папку, пододвинула к Элайде пергамент, открыла зелено-золотой ларец для письменных принадлежностей и, макнув перо Амерлин в чернильницу, сунула его ей в руки.
– Подпиши!
Элайда взяла перо, гадая, под какой глупостью ей придется подписаться сейчас. Под указом об очередном увеличении численности Гвардии Башни, хотя каждому ясно, что для подавления мятежа вовсе не нужны солдаты? Под новым, обреченным на неудачу требованием заставить Айя публично объявить, кто из сестер их возглавляет? Однако весь этот досадный вздор забылся, стоило Элайде пробежать глазами пергамент. Нелепое распоряжение, предоставлявшее каждой Айя всю полноту власти на закрепленных за Айя частях Башни над любой сестрой, подрывало самые основы сообщества Айз Седай, но такое!..
* * *
Ныне всему миру ведомо, что Ранд ал’Тор есть Возрожденный Дракон. Ведомо миру и о способности означенного ал’Тора касаться Единой Силы. Со времен незапамятных все, имеющее отношение к подобным мужчинам, пребывало в ведении Белой Башни. Настоящим указом Башня дарует Возрожденному Дракону свое высокое покровительство, но возглашает, что всякая попытка приблизиться к нему иначе как по дозволению и благословению Башни будет расценена как измена Свету и всякий, предпринявший такую попытку, подлежит проклятию отныне и во веки веков. Да пребудет мир в нерушимом спокойствии, и под мудрым водительством Белой Башни Возрожденный Дракон неизбежно придет к победе в Последней Битве.
Элайда непроизвольно, не задумываясь, после слов «к победе» приписала «во имя Света», но тут ее рука дрогнула. Публичное признание ал’Тора Возрожденным Драконом не вызывало особых возражений: во-первых, он и вправду им являлся, а во-вторых, это могло добавить правдоподобия слухам насчет того, что он уже преклонил перед ней колени. Однако все прочее ужасало – трудно было поверить, что всего в нескольких словах может таиться столь страшная опасность.
– Свет милосердный, – отчаянно прошептала Элайда, – да после такого он ни за что не поверит, что его похищение произошло не с нашего ведома. – Конечно, убедить Ранда в чем-то подобном представлялось делом нелегким и без всяких указов, но Элайде случалось убеждать людей, оказавшихся в центре событий, в том, что случившееся с ними вовсе не имело места, или же они истолковали произошедшее неправильно. – Он станет вдесятеро осторожнее, ожидая новых попыток, Алвиарин. И в лучшем случае это отпугнет от него лишь немногих последователей. В самом лучшем случае – люди, связавшиеся с ним, не посмеют его покинуть, зная, что над ними нависло проклятие. – Подписать такое все равно что поджечь Башню собственными руками!
Алвиарин досадливо вздохнула.
– Кажется, ты забыла, чему я тебя учила. А ну повтори!
Губы Элайды сжались. Не главным, но и не последним среди того, чему она радовалась, избавившись на время от Алвиарин, было отсутствие необходимости ежедневно повторять эти отвратительные слова.
– Я лишь повторяю сказанное тобой, и ничего больше не говорю, – уныло произнесла Элайда. – Подписываю, что велишь ты, и ничего больше. – Предвидение сулило ей торжество, но, о Свет, как хочется, чтоб оно пришло скорее! – Я, – перед последними словами она закашлялась, – я во всем покорна твоей воле.
– Звучит так, словно тебе требуется напоминание, – снова вздохнув, промолвила Алвиарин. – Наверное, я позволила тебе слишком долго оставаться одной. Подписывай! – Она повелительно постучала пальцем по пергаменту.
Элайда неохотно нацарапала свое имя. Ничего другого ей не оставалось.
– Печать я приложу сама, – заявила Алвиарин, едва дождавшись, когда кончик пера оторвался от пергаментного листа. – Мне не следовало оставлять печать тебе. Больше такого не будет. Я еще поговорю с тобой, попозже. Будь здесь к моему возвращению.
– Попозже? – воскликнула Элайда. – Но когда? Алвиарин, когда?
Однако дверь за Хранительницей Летописей уже закрылась, и Элайде оставалось лишь кипеть от негодования. Дожидаться здесь! Быть запертой в собственных покоях, как какая-то наказанная послушница!
Некоторое время она вертела в руках расписанный золотыми ястребами, парящими в синем небе средь белых облаков, ларец для писем, но не могла заставить себя открыть его. После исчезновения Алвиарин в нем снова стали появляться важные донесения, а не одна только чепуха, с которой Хранительница дозволяла ей иметь дело. Но Алвиарин вернулась, и ларец вполне мог оказаться пустым.
Встав из-за стола, Элайда принялась перебирать розы, стоявшие в белых высоких вазах на мраморных плинтусах по углам комнаты. Голубые розы, самые редкие.
Неожиданно она осознала, что держит в руках разломанный надвое стебелек. С полдюжины таких же валялось на плитах пола. В горле Элайды зародилось рычание; ей хотелось вцепиться в глотку Алвиарин. Она не в первый раз задумывалась о том, не прикончить ли наглую шантажистку, но понимала – Алвиарин наверняка приняла меры предосторожности. Вне всякого сомнения у какой-то сестры – последней, которую могла бы заподозрить Элайда, – хранились обличающие бумаги. Пожалуй, больше всего во время отсутствия Алвиарин Элайду тревожило следующее: какая-то женщина, сочтя, как и сама Элайда, Хранительницу Летописей умершей, могла выступить с разоблачениями, которые неминуемо привели бы ее, Элайду, к потере палантина. Однако рано или поздно, тем или иным способом, с Алвиарин будет покончено. Как с этими розами.
– Вы не откликнулись на стук, Мать, и я позволила себе войти, – послышался позади грубоватый женский голос.
Элайда, готовая дать волю гневу, резко обернулась, но при виде крепкой широколицей женщины в шали с красной каймой застыла посреди комнаты. Кровь отхлынула от ее щек.
