Пристань освещают факелы. Огненные блики причудливо мерцают на воде, дробятся на мельчайшие осколки и вновь сливаются.
— Пойдемте скорее, старейшая, — скользнув влажно сверкнувшим язычком по накрашенным губам, произносит Лалика. «И привычки у нас общие» — с удивлением думает Амелия. — Теперь моя очередь проявить гостеприимство.
Сопровождаемые Лаликой и встретившими их на пристани жрицами рангом пониже, Амелия и ее свита поднимаются по широким, удобным ступенькам. Строители тайной лестницы постарались на славу. Амме приготовилась к долгому подъему, она хорошо помнит, что Храмовая гора вздымается над морской гладью копий на двести. Но лестница кончается, вновь прибывшие входят в широкий подземный зал, потолок которого теряется во мраке. У входа на толстой цепи подвешен большой медный колокол.
Лалика трогает привязанную к «языку» веревку, по подземному залу плывет долгий, чистый звон. Мечется эхо: уходящий вверх колодец тонет во мраке, и тем, кто наверху, подали сигнал. Еще удар. Пауза. И еще один, громче всех.
Бесшумно, точно призрак, из темного колодца сверху выплывает широкая дощатая платформа с перилами, подвешенная на четыре огромные цепи.
— К сожалению, все не влезут, — произносит Лалика, перекинув косу за спину. — Поднимемся по очереди. Верховная жрица, возьмите с собой двоих из свиты и прошу сюда.
Не без колебаний Амелия вступает на дощатый настил. Впрочем, этого никто не видит — на лице Верховной жрицы можно прочитать лишь то, что хочет она сама.
Но ничего не случилось. Новый звон колокола, означающий окончание погрузки — и освещенный факелами маленький круг света начинает подниматься. Мимо проплывают стены каменного колодца, аккуратно вырубленного в скале. В темноте на влажном камне мерцают отблески факелов. Стены столь однообразны, что, кажется, они просто висят в каменном колодце, сверху и снизу лишь бездна мрака. Не определить, какое расстояние преодолел подъемник. Наконец, вверху показывается пятнышко света, оно становится все больше и ярче, пока подъемник не выплывает в еще один зал, побольше. Амелия оглядывается — и тихонько ахает, увиденное потрясает даже ее. Она ожидала чего угодно, только не такого.
— Я же говорила, у Храма Великой Матери есть тайны, — подмигивает Лалика.
Вокруг расстилается огромный сад, журчат фонтаны и рукотворные ручьи, поют птицы, никогда не видевшие настоящего солнца — только магический светильник, призванный изображать таковое. Вечнозеленая — ведь дыхание зимы не проникает в толщу скал — листва умиротворяющее шелестит под невесть откуда взявшимся теплым ветерком. То, что Амелия приняла за солнце, оказывается сгустком пламени, от него прямо-таки разит магией Аргелеба. Значит, к украшению сада приложили руку тавалленцы. Свод подземелья, облицованный сверкающей глазурью, удачно имитирует небо. И, как кажется на первый взгляд, наверх не ведет ни одного хода, хотя наверняка есть невидимый стороннему наблюдателю воздуховод.
— Вы все это сами сделали? — изумляется Амелия.
— Не все, — лукаво подмигивает Лалика. — Сады выращены нами, но «солнце» создано магией Аргелеба, водоемы помогали строить жрецы Лаэя, Кириннотара и Элисара. Видите, Верховная, как полезно дружить со всеми сразу?
Амелия невольно прикусывает губу. Дарящая Наслаждение права — не поспоришь. Что смогли бы сделать Храмы, если б не враждовали, а помогали друг другу? Может, и угрозе с Севера нашли бы, что противопоставить… Верховная жрица Исмины чувствует укол зависти: как ни богат ее Храм, такого чуда в его подземельях нет.
— Где будем жить? — спрашивает Амелия, переводя разговор в другое русло.
— Здесь. Нравится? Тут всегда тепло, а солнце заходит, как и на поверхности.
— Великолепно, — произносит храмовый архивист, жрец Леонард. В знании истории и канонического права с ним не может сравниться никто. Разве что предшественница, покойная Лимна… Трудно сказать, превосходил ли он покойного Лотаря как законник, но нынешний знаток права в Магистрате не годится старшему жрецу Леонарду и в подметки. — Где будут жить остальные? Не хотелось бы, чтобы рядом оказались слуги Лиангхара…
— Мы подумали об этом, — неподдельно обижается Лалика. — Вы будете жить в одном крыле сада, они — в другом, и так далее. Каждой делегации будет предоставлен отдельный дом. Совет пройдет на острове посреди озера.
— Остров? Озеро? — теперь Амелия не смогла скрыть изумления.
— Именно. Впрочем, вы все увидите завтра, а пока располагайтесь, как у себя дома. Идемте, покажу, где вы поселитесь.
Идти придется довольно долго, сад оказался немаленьким, а ведь с моря гора не кажется большой. Всем становится жарко: искусственное солнце заливает сад горячими, совсем как настоящее, лучами, благоухают цветы, осенью они пьянят не хуже вина, звонко пересмеиваются ручейки. Амелии кажется, с плеч сваливается груз лет, ей вновь двадцать, она еще не познала тоски одиночества и горечи предательства, страха смерти и груза ответственности за вверенный в час беды Храм. И все еще впереди, все возможно, надо только захотеть.
— Вот здесь, — наконец произносит Лалика.
Им отвели небольшую, почти скрытую виноградными лозами, избушку. Замок клацнул, дверь открылась, и жрецы Исмины увидели небольшие, но уютные сени.
— Располагайтесь. Когда начнется Совет, вас обязательно предупредят.
Не скрывая сперва пренебрежения, а потом интереса, Верховная осматривает домик. Двери из сеней ведут в две уютные, неожиданно просторные комнатки. Амелия хотела высказать Храму Амриты неудовольствие, что столь важных гостей селят в крошечной избушке, но передумала. Царит неуловимая атмосфера уюта и покоя, какая бывает лишь дома. Хочется забыть о политике и стать просто Амелией — не юной, но ослепительно красивой женщиной, ощутить скромный домашний уют, какой не довелось испытать в жизни. Повинуясь странному наитию, жрица снимает изящные сандалии, ступает на безупречно чистый, приятно-прохладный дощатый пол. Кажется, поверхность, ласкает ступни бывшей танцовщицы.
— Вы поняли правильно, Верховная, — улыбается Лалика. — Дом не простой, он снимает усталость и лечит душевную боль. А сейчас разрешите вас оставить. Настало время вечерней жертвы богине.
Амелия едва сдерживает усмешку. «Знаем мы ваши жертвы — только ваш Храм считает любовное соитие достаточной жертвой для богини». Вслух, конечно, она лишь вежливо прощается. Амме не сомневается, что Лалика тоже мысленно подшучивает над исминианцами, но что с того? Мысль — не действие.
Амелия спала всего ничего, но навалившаяся за трудное лето усталость исчезла, как по волшебству. Куда-то делись последние беды и невзгоды, даже страх перед наползающим с Севера кошмаром. Теперь беда кажется вполне преодолимой, если действовать, а не дрожать от страха, уповая на Богов. Или, как сказали бы родители, медарские моряки, не сушить весла.
