Город был виден уже издалека — лежал он в неглубокой котловине, еще на памяти Мин Алики было немало разговоров о переносе его куда-нибудь в более здоровое, вентилируемое место, но до дела не дошло: все равно, полагали, в конце концов все города сольются, как уже произошло это на Старой, ну, не через тридцать лет, так через пятьдесят, неизбежно сольются — к чему же лишние расходы?.. Так и остался город в углублении, и был виден издали, и подступал медленно — а наступил вдруг сразу, охватил со всех сторон. Дальше ехать, не зная направления, Мин Алика не решилась — кое-как приткнула вездеход на первой попавшейся стоянке (ей почтительно уступали дорогу), вылезла и пешком пошла выяснять, куда же ей теперь податься. Она спросила не сразу, а лишь дойдя до перекрестка и завернув за угол — чтобы ее, явно гражданскую, да еще не знающую дороги, не стали отождествлять с военной машиной: ни к чему вызывать даже мелкие подозрения в обществе, находящемся накануне войны и знающем это.
Впрочем, страхи ее относительно приметности на улицах оказались преувеличенными — в этом Мин Алика убедилась, едва только стала осматриваться, выбирая, кого бы спросить. Она ничем особенным не выделялась среди прочих женщин ее возраста; скорее даже была одета скромнее многих. Продукция Старой была здесь, самое малое, на каждой второй, и продукция куда более дорогая и броская, чем могла там позволить себе Мин Алика с ее девятой величиной. Одиннадцать лет назад ничего похожего не было. «Быстро происходят перемены в наше время», — подумала она. Да, явно не один только капитан Урих занимался контрабандой, и, конечно, перевозилось не только оружие. Незаметность придала Мин Алике бодрости, но и несколько озаботила ее: какую ценность будет иметь то, чем собиралась она привлечь внимание девушек Страты — моды Старой и предложение организовать впоследствии доставку того, что понравится? Но тут же Мин Алика успокоила себя: нет такой женщины, которая, как бы ни ломились ее шкафы, не нашла бы в журнале мод чего-то такого, чего у нее нет и без чего она с этой минуты жить не сможет. Ну и потом — Алика покажет последние моды, которых здесь еще и не видали, не говоря уже о том, чтобы носить…
Дорогу она выяснила у пожилого мужчины — одного из немногих на улице, не носивших форму Сил. «Господи, — подумала она, — зачем Силам столько народу в городе? Это же не десантники, это клерки, клерки Сил, только и всего. Зачем, имея такие машины, как Страта, кормить столько чиновников?» — «Затем, — ответила она сама себе, усмехаясь внутренне, — что в такие дни, как сегодня, стоять вне Сил нельзя, да и не позволят; с другой стороны, далеко не все хотят, вернее — почти никто не хочет попасть в десант или в технические силы: одних убивают, другим приходится работать засучив рукава. И растет чиновничество в мундирах, и не придерешься…»
Она немного поколебалась: ехать по городу в вездеходе не хотелось, в своем умении она вовсе не была уверена. С другой стороны, машина могла еще пригодиться — никогда не мешает иметь под руками сильный мотор, а бросить его всегда можно будет. И, повторяя про себя кварталы и повороты, она вернулась на стоянку, села в машину, осторожно вывела ее на проезжую часть (неуверенность ее здесь, впрочем, принимали за деликатность слона в посудной лавке) и поехала, начиная уже беспокоиться, застанет ли Сиду дома, или та успеет уже уйти на дежурство: тогда встретить ее, завязать нужные отношения и проникнуть к Страте будет куда сложнее. И все же Мин Алика не позволила себе увеличить скорость: риска и так было предостаточно, лишний риск будет позволять себе в свободное время — катаясь с гор, например.
* * *
Потом раздался другой голос, и Форама узнал его, несмотря на неизбежные при трансляции искажения: низкий, уверенный голос Верховного Стратега:
— Дежурный оператор!
— Здесь, ваша мощь! Флаг-корнет Лекона Аиш! Жду приказаний!
— Корнет! — сказал голос. — Корнет, чтобы вам вернуться в утробу матери! Я прикажу вытащить вас наверх и расстрелять на проходной! Вы что позволяете себе, корнет? Что позволяете, я спрашиваю!
— Виноват, ваша мощь!..
— Это я и сам знаю. Вы что там — перепились? Уснули? Вы изменник! Грязный предатель! Саботажник! Я вас разжалую! В десант, в первую волну! В легион смертников!.. — Последовала маленькая пауза, видимо, чтобы набрать воздуха. — Если только через десять… через пять! Слышите — через пять минут, если только через пять минут вы не доложите мне, что машина в полном порядке! Время летит, корнет, а вы топчетесь на месте, вы пытаетесь затормозить грозный порыв нации, помешать взрыву ее справедливого гнева! Вы вонючий ублюдок, корнет! Через пять минут я жду доклада. Вы поняли, корнет?
Лекона молчал.
— Корнет! Я спрашиваю: вы поняли?
— Так точно, ваша мощь! Разрешите сообщить…
— Я разрешаю вам сообщить только одно: что машина в полном порядке! Вы понимаете, идиот вы безмозглый, что они там тоже не спят! Они готовятся! Вы можете представить своим куриным разумом, что будет, если они успеют ударить первыми?!
— Разрешите доложить, ваша мощь, — повторил Лекона, успевший уже несколько прийти в себя. — Мы делаем все возможное. Создано звено, в которое входят лучшее специалисты и операторы. Дело идет на лад! Но нам нужно еще полчаса, ваша мощь, чтобы окончательно устранить все препятствия.
Несколько секунд было тихо. Потом Верховный Стратег сказал уже более спокойным голосом:
— Хорошо, корнет, полчаса — крайний срок. Но немедленно, слышите — немедленно! — мне нужны силы для местной операции. Команда Полководцу была дана уже давно, вам ее сдублировали, программа стандартная. Почему не осуществляется хотя бы эта операция?
— Ваша мощь, Полководец считает, что, пока он не решил основной задачи, он не может тронуть с места ни одного солдата и ни одной машины.
— Корнет! Ваш Полководец — такой же смердящий выродок, как и вы сами. Можно сделать с ним что-нибудь, чтобы он дал провести хотя бы эту небольшую операцию — тут же, в городе?
— Боюсь, что нет, ваша мощь! Никто из нас не может приказать ему.
— Ах, вот как? Прекрасно! В таком случае, корнет, слушайте, и вы умрете со стыда! Я сам возглавлю сейчас войска! Лично я поведу их на это героическое свершение! Я, ваш Верховный Стратег, я, первый воин Планеты! Да вы должны сгореть со стыда и угрызений, зная, что я, доблестный и увенчанный многими лаврами воин, сам иду в пекло боя, в то время как вы, укрывшийся в безопасности казематов, не можете справиться с несколькими ящиками кристаллов, которые к тому же в вас не стреляют!
Высокая патетика речи Верховного Стратега, после которой всякому воину надлежало бы плакать горькими слезами, утирая их жесткими обшлагами форменного мундира, — патетика эта была под конец смазана тем, что Верховный вдруг, закончив на высокой ноте, куда более спокойно и прозаически добавил:
