— Нет…
— Туда, в середину, попадает песчинка. У моллюска нет рук, чтобы вытащить чужеродное тело — а песчинка раздражает; моллюску больно, и он начинает обволакивать ее своим перламутром: слой за слоем, слой за слоем… Моллюск не думает, что творит красоту — он просто жаждет избавиться от непрестанно саднящей боли…
Ородрет встал, пересек мастерскую и остановился перед статуей, вглядываясь в лицо мраморной девы.
— К чему-то можно прийти только ценой потерь, принцесса. Посмотри, как безмятежно ее лицо. Она откинула волосы назад, она впервые смотрит на мир… Неужели нужно было потерять все это, чтобы осознать, как мы все это любим? Я поставлю ее у малого фонтана, там тихо и светло… Нолдор будут приходить и вспоминать о тех годах, когда мы были безмятежны… А какие мысли она будит в тебе, Лютиэн?
— Он ушел — а она осталась там, в Валиноре?
Ородрет улыбнулся.
— Я-то видел ее и потому заметил сходство. А как узнала ты?
— Это ваял тот, кто любит — вот, как я узнала.
— Да, королевна. Она осталась там, за морем. Ждет его… И будет ждать, пока он не вернется.
— Отчего она не последовала за ним, если так любит? Испугалась?
— Только не за себя, Соловушка… Мало кто… Да нет — никто не остался бы из одного только страха. Меня порой посещают бесплодные размышления — а если бы поход Феанаро стал тем, чем должен был стать… Не бунтом — а священной войной ради обретения Первозданного Света… Разве стали бы удерживать нас Валар и разве отказали бы в кораблях тэлери? Не страх заставил повернуть тех, кто повернул. Просто очень важно порой чувствовать свою правоту. Ее страшил не путь, который разделил Финарато — а проклятье, понесенное им. Да он и сам не хотел бы для нее того, через что прошел. Нам очень важно знать, что кто-то там ждет нас… Ждет и любит…
— Но если ожидание бесплодно, и нет надежды свидеться — кроме той, что сам сотворишь для себя? Ородрет, государь, твой город прекрасен, но меня здесь ничто не держит. Мое самое горячее желание — уйти искать Берена.
Ородрет взял ее за руки и снова усадил в кресло, из которого она вскочила.
— Безумная дева, — почти шепотом сказал он, — куда ты пойдешь, если тебя отпустить? На Волчий Остров? В когти Тху? Ты найдешь там смерть — и ничего больше. Разве Берен пожелал бы тебе такой участи?
— Тогда прикажи собрать полки, — прошептала Лютиэн. — Разверни знамена и веди войска к Тол-Сирион, отбери крепость, которую он у тебя вырвал! Пусть сыновья Феанора на деле, а не в праздных охотничьих забавах покажут свою доблесть!
— Ого! — улыбнувшись, он стал похож и на Галадриэль, и на Финрода сразу. — Я слышу голос сестры моей, Нэрвен Артанис! Я сделал бы это, знай я точно, что брат мой — пленник на Волчьем Острове. Но я ничего не знаю о том, где он сейчас. Может быть уже в Ангбанде. И еще. У Финрода, Берена, Фингона и Маэдроса были определенные намерения. Если… кто-то из пленников не смог хранить молчание — Саурон знает об этих планах. А я — нет. Открыть свои силы Саурону, действуя вслепую, подставить город под удар — я не могу. Я хочу увидеть, как будет действовать Тху — из этого я пойму, что он знает.
— Тогда рассылай разведчиков!
— Я уже сделал это. К границам, следить за перемещениями врага, ушли и мои эльфы, и эльфы феаноригов. Поверь, если что-то откроется — я узнаю первым.
— Кого ты хочешь успокоить, король — меня или себя?
— Не знаю, — опустил ресницы Ородрет. — Не думай, будто брат не дорог мне. Я уже потерял двоих, новая утрата будет втройне горькой… Но мое сердце подсказывает мне, что путь, который Инглор избрал для себя, я изменить не смогу. Когда мы виделись с ним в последний раз, он был как стрела на дуге напряженного лука. Он целился собой — во что? Он один знает; а потом сделал выстрел, и ничто сейчас не в силах отклонить эту стрелу с ее курса. Мне страшно, Соловей. Миг достижения цели станет последним мигом стрелы.
— И это — повод бездействовать?
— Считаешь меня слабым? Пожалуй, ты права. Я слаб, и слабым меня делают размышления. Дух и воля бойца — это не мой конек; что ж, я не скрываю этого и не стыжусь. «Тень Финрода», — бросил мне однажды… не буду говорить, кто. Я не умею действовать быстро, мне всегда недостает времени. Размышляя, я принимаю верные решения, и мне хватает твердости следовать им. Когда я действовал по наитию, повинуясь чувствам — это редко заканчивалось хорошо, вот почему я не пытаюсь играть в ту игру, в которой не силен. Не торопи меня, Лютиэн, прошу. Я часто думаю, чего хотел бы Финрод… Поверь, меньше всего он хотел бы мятежа в Нарготронде.
— Мятеж, мятеж… Я никогда не слышала этого слова до знакомства с нолдор. Власти моего отца никто никогда не оспаривал. Финрод был так мудр — и позволил мятежу вспыхнуть в своем городе… Отчего Келегорм с Куруфином не искали убежища у своих братьев?
— Спроси у них.
— Спрошу!
Ородрет тихо засмеялся.
— Я, кажется, знаю, кто решился оспорить власть Тингола. Сестра моя — можно мне называть тебя сестрой? — прошу, не торопись. Дождемся возвращения разведчиков, выслушаем всех, и примем то решение, которое будет наилучшим. Отчего ты смеешься?
— Я кое-что вспомнила… А если окажется, что я права, брат? И Финрод — пленник в Волчьем замке? А Келегорм и Куруфин скажут, что он сам пал жертвой безрассудной клятвы, откажутся идти за тобой в этот поход?
— Пусть попробуют. Я на королевском совете напомню, как Финрод приютил их в трудный час, как дружны были они с Ангродом и Аэгнором, кровь которых все еще призывает месть — а они пусть попробуют возразить — перед всеми лордами Нарогарда, перед своими воинами, которые уважают в них силу и неукротимую ярость.
Голос его стал твердым, глаза блеснули — и Тинувиэль ощутила надежду.
Даэйрет возненавидела эти места сразу, как только вдоль Сириона всадники до Топей Сереха, а там по Ангродовым Гатям вышли в долину Ривиля, ступеньками спускающуюся с нагорья к равнине. Она не помнила точно, в каком именно краю этой страны родилась, детство осталось в памяти чем-то совсем зыбким, в основном — мешаниной запахов и звуков. Но где бы ни оказалась ее родина, она была благодарна Учителю и рыцарям Аст-Ахэ на то, что ее вытащили отсюда, из этого полудикого края, и вырастили в Твердыне.
Она знала местное наречие — в Аст-Ахэ им не давали забывать «талиска». Они должны были вернуться сюда и нести свое Служение здесь. Но ее пугала мысль о том, что ей придется провести здесь самое меньшее полгода.
«Бери пример с Этиль», — сказала себе она. Сдержанная, строгая, коса убрана под шапочку, Этиль ехала рядом, порой они даже задевали друг друга ногами. Целительница ничем не выражала своих чувств по поводу погоды и таких сомнительных попутчиков, как Болдог и Берен.
