Мои глаза оживленно вспыхнули. Я лишь усмехнулся, и хотел было пуститься в долгие объяснения, но передумал. Всякий раз забываю, что передо мной люди. Какой смысл доказывать им, что во тьме невозможно заблудиться — следует лишь научиться видеть в ней. Что бесцельное блуждание само по себе может стать целью блуждания, или обрести цель во время блуждания. Что цели можно достичь, совершенно не думая о самой цели. Что путь не обязательно начинать с начала, и так далее. Но — увы. Никто ничего не желает понимать. А потому и я никому ничего не желаю навязывать. Потому-то мы и различны. Хоть и навязываю порой. Правда, снова натыкаюсь на непонимание. И неприятие. Ну и ладно. Зато это приносит пьянящее чувство превосходства, которое роднит меня и людей. Ведь каждый в чем-то стремится превзойти остальных. Но, забравшись на вершину, часто начинает шататься, опьяненный тем, что смотрит на весь мир свысока. И запросто может рухнуть вниз. Поэтому я сторонник трезвого образа жизни. Пусть и люблю восхождения…
— Здесь, кстати, кроется еще один глубинный смысл нашего Учения, — продолжал он, промочив горло. — Оно выражено в утверждении, что смерти, как таковой нет. Просто завершение любого пути становится началом другого. Любая смерть — лишь кратковременная остановка в вечном движении. Или долговременная — для вечности это уже неважно. Они, своего рода, мерило вечности. Ведь все начатые и законченные движения, или, скажем, все жизни — это отрезки времени, из которых слагается бесконечная линия вечности. Поэтому нас нисколько не тяготит совесть за совершенные убийства. Да, нам мало известно о переселении душ, но мы точно знаем, что мы не вредим вечности. И своим грозным существованием заставляем каждого задумываться о ней. Да, смерть ждет всякого. А точнее — всякое сущее. Конец всегда ждет любое начинание. Но его приход можно ускорить, если посягнуть на чьи-то начинания, то есть желания. Унижая, угнетая, насилуя — ты лишь ускоряешься в своем движении к концу. Мы же и есть та сила, что ускоряет то движение. И в том наш изначальный смысл существования. Но конечный смысл — это завершение существования. Я говорю понятно?
— Даже очень, — вежливо кашлянул я.
— Я рад, — польщенно признался он.
Я смерил его задумчивым взором и вопросительно вскинул брови.
— И… как ты себе представляешь свою смерть или, как ты выразился, конечный смысл?
Ральтар печально улыбнулся. Поглядел на костер. Языки жадно вслушивались в наш разговор. Правда, ничего не понимали. Поэтому лишь недоуменно потрескивали, танцуя на обугленных ветках. А может они просто насмехались над нашей глупостью? Может им давно все известно, и они смеются над нами, как над неразумными детьми? Может, они настолько мудры, что им ничего больше не надо, как наслаждаться танцем, излучающим тепло и свет жизни?
Все может быть. Но точно одно — их тоже ждет смерть…
— Очень просто, — оживился Ральтар. — Мы ждем того момента, когда не нужно будет никого убивать. Когда мир станет чист и светел. Когда люди перестанут применять насилие друг к другу. Когда они будут считаться с желаниями друг друга. Когда их желания станут нести радость друг другу и вести к процветанию всех. Когда человек, пожелав разбогатеть, не будет использовать другого человека. Когда все будут равны друг другу и равны по всемогуществу богам.
Костер неожиданно плюнул дымящейся искрой. Так выплескивают воду изо рта, когда слышат что-то очень смешное. Или очень страшное. Я обреченно покивал, усмехнулся и взглянул на него.
— Надеюсь, ты осознаешь всю несбыточность своих учений?
— Не я, но само наше Учение, — с тайной гордостью отметил он. — Да, мы все к этому стремимся. Но мы прекрасно знаем, что это несбыточно. Так гласит Учение.
— Выходит, ваш Клан не умрет, — обнадежил я. — И вы будете обеспечены работой, пока жив род человеческий.
Ральтар взглянул на небо, прикрыл глаза и величественно изрек:
— Поэтому наше Учение и прочит вечную жизнь Клану, как воплощению Учения.
Я восхищенно покачал головой.
— То есть Учение само себе пророчит вечную жизнь путем устремления к своей смерти и осознания невозможности этой самой смерти?
— Именно, — шепотом выдохнул он. И с уверенностью посмотрел на меня.
— Причем с виду Учение злое, а по замыслу — доброе, — с легкой усмешкой заметил я.
— Получается так, — гордо вскинул он голову.
Я довольно откинулся на траву, тоже воззрился на звезды. И глубокомысленно подметил:
— Хорошее Учение.
— Да, — коротко согласился он.
— Ладно, — махнул я рукой, стукнув по земле. — Но это желание Клана. А каково твое заветное желание?
Он открыл глаза и снова задумался. Он смотрел ввысь, будто жаждал отыскать там все ответы. И, видимо, отыскал их.
— Мое желание? — переспросил он.
— Да, твое, — уточнил я. — Именно твое.
Он перевел взгляд на меня.
— Осуществить конечное желание Клана.
Настал мой черед задуматься. Я тоже посмотрел вверх. Казалось, задумались сами звезды. Задумался даже ветер, что породило задумчивость костра, листвы, травы. Весь мир вокруг задумался над его словами. Или мне то кажется? Я смерил его настороженным взглядом и тихо спросил:
— Это тоже часть Учения?
Он усмехнулся и ответил:
— Моего.
Время лениво сочилось сквозь звезды, превращалось в призрачный свет и затяжным дождем ниспадало на землю. Собиралось в потоки и медленно ползло по лесу, утекая во мрак. Костер у старого дуба еще долго украшал черную картину ночи. Мы долго болтали, совершенно позабыв о времени. Время, видимо, обижалось, и подгоняло рассвет. Редкие тучи наползали с востока. Они несли тепло розовых лучей на темных брюшках. Но сам рассвет еще спал. Он тоже любил ночь. Время злилось. Оно будило рассвет. Оно спешило показать свою власть над нами. Но мы той власти не замечали. Хотя всецело были во власти времени.
Ральтар поведал мне множество интересных историй. Он рассказывал о своих прошлых заказах, о тех, кого он лишил жизни. О том, как он это делал. А самое главное — почему. Рассказывал о деятельности Клана, о тайном сборе сведений, о слежке, шпионаже, тайнописи и прочем, чем занимался Клан Безмолвных Убийц. О том, как они скрывают следы, о том, как скрываются сами, зачастую на виду у всех. О том, как однажды их чуть не разоблачили. Вслед за чем пришлось убрать нескольких невинных людей. Такие случаи хоть и редки, но тоже оправданы и Учением, и уставом Клана. Никто не стремится карать невинных, но если непредвиденные обстоятельства ставят под угрозу великую тайну, то Клан не считается с жертвами. Я узнал, что внутри Клана тоже происходят наказания и даже казни, когда не выполняются обязательства устава. Одним из жестких нарушений считалось милосердие к обреченной жертве. Если убийца кого-то прощал, то есть дарил кому-то жизнь, то должен был пожертвовать своей. Если он не делал этого самостоятельно, то сам становился целью Клана. За всю историю не оказалось ни единого отступника, но изредка случаи жертвования собой происходили. Иногда случалось такое, что мастеру заказывали убрать любимую девушку. В этом случае он предупреждал возлюбленную прекратить то, что побудило к ней интерес Клана. Если она не одумывалась, он убивал себя во имя ее. Если она и после этого не одумывалась, то Клан приводил в исполнение изначальный приговор. В Учение такое называлось — силой любви.
