…
— Похожа.
— Отец-то пишет? — с таимым ожиданием чего-то спросил Краснов.
Она с силой потерла лицо… Молча полезла в сумку, достала конверт со сложенными тетрадными листами. Протянула потрясенному Веселину. Чуть не пихнула в осторожно подставленные руки. Отвернулась в сторону насыпи, кривясь от сжимающего горло спазма…
На полуночи за лесом глухо бухнуло, и почти сразу где-то в районе вокзала грохнул взрыв. «Пристрелочный».
— Все…
Кончилось ожидание, кончилось время отпущенное на подготовку!
За лесом дробно забухали орудия, им дуплетом отозвались взрывы на станции. Зазвенели, заголосили тревогой горны.
— Всем в укрытие! К бою!
Листки письма вместе с тетрадью тиснулись в сумку. Вешка полезла в самоходку, мельком заметив, как сосед-доброволец торопливо, но аккуратно укладывает на бруствер куски дерна, а Краснов широкими прыжками бежит к щели командного пункта…
За лесом опять очередью застучали орудия.
Началось. Но не жданный бой. Другое.
За лесом хором гавкают пушки… двенадцать штук, две батареи. А в поселке отзываются громом. Аж броня гудит беззвучно. И кажется, что сквозь запах прокаленного солнцем железа, масла и сопревшего пота сквозит кислятиной сгоревшей взрывчатки.
Снова за лесом: ба-ба-ба-бам! И снова эхо в броне.
Вешка стискивает зубы. Перед глазами виденное: открыть замок. Раз! Кинуть маслянистую пудовую тушу снаряда в круглую нору — два! Толкнуть деревянным толкачом до нарезки — три! Сунуть цилиндр заряда — четыре! Сыто клацнуть затвором — пять! Дернуть шнур — шесть! Ба-ба-ба-бам! Опять встают над истерзанной станцией всплески и тут же теряются в грязно-рыжнм облаке дыма и пыли. Даже пожаров не различить…
На окраину снаряды не падают, размолачивают центр, пути, полуночную окраину. Но после каждого «ба-ба-бам» сердце успевает замереть на миг до взрывов.
«Ненавижу!»
За эти краткие позывы животного, чисто телесного ужаса!
За смерть, пляшущую свой отвратительный ритмичный танец!
«Ненавижу!»
Хочется орать. Чтоб услышали! Чтоб оглохли от этого крика! Навсегда оглохли! До могилы! И чтоб могилы той не осталось!
— С-суки! — скрипит не выдержав Помник. Руки его сами, без участия сознания гладят желтые бока гильз… И ее собственные ладони, мокрые, мерзнущие в горячем нутре самоходки, сами трогают маховики наводки и ручного поворота башни. Трогают и липнут. Отрываются и опять трогают. И нога сама ищет педаль спуска, мокнет внутри ботинка… — Суки! Что творят!
— Помник, смотреть и слушать! Твой лес, я туда не смотрю! — голос звучит резко, как оплеуха. Нельзя сейчас жалеть. Ни подчиненных, ни себя. Ждать. И заставлять ждать других. Ракеты! Или звука двигателей, гусениц, движения, выстрелов!..
Гулкое «бах» донеслось вдруг с полудня! И на полночи отозвалось тяжелым ударом крупного калибра.
Помник дернулся и застыл. Кажется, все застыло!
Раз, два, три, четыре, пять… десять…
За спинами, за станцией слитно пророкотали орудия. Десятка полтора орудий! За лесом на полночи, чуток на восход, вспухло темное, почти черное облако.
— Наши! — Помник сверкнул белками глаз, зубами.
Опять зарокотало на полудне.
— Точно! — радостно отозвался снизу Радек, — Тяжелый калибр!
«Слышу, слышу!» — пропело где-то в голове в ответ на новый гром из-за спины. Вешка моргнула, чувствуя, как растягиваются губы в улыбке. А когда разлепила мокрые от пота ресницы, увидела скачущий по траве красный комок огня.
— Ракета!
— Ракета! — прозвучало снаружи сквозь канонаду. Эхом пробежало по позиции. И отозвалось отрывистым стуком танковых пушек ее старой позиции, от шоссе.
«А вот теперь точно все!»
…
Началось лаем танковых пушек. По-первости редким, вразнобой, заслоняемым грохотом артобстрела. Но скоро лай этот взял верх в канонаде — свейцы перенесли огонь батарей за станцию.
Не выдержав, Вешка стянула наушники — бой сразу обрел объем, пространство, стали различимы голоса разных калибров. С полуночи накатывал отчетливо слышимый вал, ему с окраины редко отвечали пушки «двадцаток»… В какой-то миг к ним присоединились такие же орудия дальше с восхода, из-за вала наступающих. Часто, торопливо. Весна вдруг с безжалостной ясностью поняла: Плещев спешит отстреляться пока его не смело волной атаки, пока можно бить в борта. Над полем вставали все новые и новые дымы…
Кусая губу отвернулась к лесу: пушки полубата больше не стреляли, а за деревьями едва слышно подвывал мотор. Она едва успела надвинуть на голову гарнитуру ПУ, как в низину выскочила серая коробка с тускло-желтым пятном номера на башне. И не осталось в мире, кроме этого ненавистного танка, опушки и кустов перед просекой, за которыми двигалась другая, более крупная, туша…
— Бронебойный! Радек, после выстрела заводи!
Грохот ударил через наушники, отозвался звоном в броне. Самоходку привычно качнуло. Вешку обдало пороховой вонью.
«Не вижу». В прицеле медленно заклубилась пыль.
Ахнула со звонким эхом пушка Ивкова.
— Не вижу!..
Словно отвечая, рядом вывернул землю фугас, сыпанул по броне осколками и комками грунта. В прицеле прояснилось.
— Бронебойный!
Руки сами справились с наводкой.
Сыто клацнул затвор.
Нога толкнула педаль спуска.
«Не попала!»
— Бронебойный!
За мутью рывками двигался серый борт. Норовил выскочить из прицела. Невольно загоняя себя в топкую низину. И когда очередной рывок умер не начавшись, Вешка толкнула педаль спуска.
«На!»
— Радек! Назад!
Она едва успела отстраниться от прицела — самоходка почти прыгнула назад, за дом. В памяти отпечаталась картина: высверк пламени над моторным отделением среднего танка, застывший ЛПВ-17 — вспомнила таки название легкого танка — из башенного люка которого вываливается фигурка в черном…
Очередь малокалиберной пушки пробила сруб насквозь, брызнула щепой и с визгом прошла над самой башней. Ее оборвал выстрел Ёнча… Стали вдруг слышны короткие очереди пулемета с опушки, а справа из-за спины — взрывы тяжелых снарядов.
— Помник, осмотрись!
Сама прильнула к визору ПНП, пытаясь рассмотреть происходящее слева. Выглянуть из башни не решилась — пули ощутимо клевали броню, свистели над головой.
В оседающей пыли и сизом дыму нашла самоходку Ивкова — Ёнч поменял позицию, укрывшись домами. И, кажется, выход из просеки не наблюдал.
— От леса стрелки палят, — доложил очевидное Мушков. Голос его звенел возбуждением даже в ПУ.
«Не может быть, что так быстро все закончилось…»
Повернула призму ПНП чуток вправо: позиция МЗА казалась целой. Но их выстрелов она не слышала. Не было целей? Погибли?..
Видеть, слышать, знать! Вбитые учебой инстинкты командира вопили заглушая канонаду. И мешали им стучащие по башне пули— в стали после каждого попадания гудело эхо, зудом отдавалось в теле. Чесаться хотелось. Прижала ларингофоны к шее:
— Радек, еще назад! — перекричала гул и канонаду. Уцепилась в рукоять ПНП.
Самоходка опять прыгнула назад. Покатилась качаясь на неровностях. «НП справа, не раздавим».
— Командир, за гребнем. Только верхушки леса вижу! — прохрипел в ТПУ заряжающий.
— Стой!
Сорвала наушники и бросила себя наверх, за борт башни, в обилие звука.
Справа и сзади кипел, булькал выстрелами бой. Туда, в тявканье чужих пушек волотовыми молотами, раскачивая землю, долбил тяжелый калибр… Весна просквозила взглядом вокруг. Махнула рукой спрыгнувшему на землю Ивкову. Пригнувшись, так чтоб не видеть опушки, побежала к полуразваленному фугасом, трещащему молодым пламенем, дому. Нырнула к земле у основания сруба. Слева шумно лег Ёнч.
— Здорово ты его!.. — возбуждение рвалось из него на каждом выдохе. Блестело в глазах. Готовилось выплеснуться потоком слов.
— Тебе видно зенитчиков, что там у них?! — осекла его Вешка.
— Живы. Мы им целей не оставили…
Вешка вгляделась в угол лабаза — ни движения. Лишь шевелится лениво какой-то лоскут. Вот только цели еще остались — гудели моторами в лесу на разные голоса. А вот стрелки замолчали, потеряв из виду самоходки.
