Нет. Отшатываюсь, в глазах темнеет.
― Адам, пожалуйста. Используй мое Наследие как следует.
Над морем танцуют тени, тучи озаряются всполохами молний. В облаках, будто в замедленной сьемке, сражается Первая. Ее последние секунды проходят прямо перед нами.
― Первая, ― умоляю я. ― Прекрати, прошу тебя!
― Все так и должно быть. Глубоко в душе ты всегда это знал. Адам, я лишь плод твоего воображения. И всегда им была. ― Первая смотрит на приближающуюся бурю, трагическое кино ее собственной смерти проигрывается в штормовых тучах. Вот безликий могадорец заносит меч, и его лезвие вспарывает Первой спину и вырывается из живота. Смертельный удар.
― Глубоко в душе ты знал. Все это время я была мертва.
Смотрю на Первую. Она мой лучший друг. Она ― все для меня.
Первая отворачивается от сцены собственной смерти, чтобы взглянуть на меня.
― Ты создал меня, создал по моим воспоминаниям, чтобы тебе не пришлось проходить все это в одиночку.
― Это невозможно. Ты ― все, что у меня есть.
Первая улыбается.
― Нет. У тебя есть ты сам. Мужество, чтобы пойти против своего народа, храбрость, чтобы вернуться сюда, чтобы рисковать своей жизнь и получить силу, с которой можно встать на путь героя… это всегда был только ты.
Первая никогда так меня не хвалила. Мне бы стоило смутиться, но единственное, что я ощущаю ― это страх. Я вот-вот ее потеряю.
― Не бросай меня одного. ― Звучит жалко, подчистую выдавая Первой все мои страхи и слабости. Но это ничто по сравнению с моим отчаянием. Я потерял слишком много, чтобы потерять еще и ее.
― Адам, одиночества больше не будет. Обещаю.
― Первая… ― произношу я, глаза щиплет от слез. ― Я люблю тебя.
Улыбнувшись, она кивает, а затем гладит меня по щеке. В ее глазах тоже стоят слезы.
― Если бы я жила… ― говорит она, ― так бы и было.
Первая целует меня и говорит: «Прощай».
А затем исчезает навечно.
Темно. Вокруг движется неясная фигура.
Вижу небо. Мерцающие звезды.
Фигура ощупывает мои конечности. Укладывает мою голову на мягкую землю. Обмывает раны водой. Заставляет пить.
Кожа фигуры белая, как лунный свет.
― Малкольм, ― говорю я.
― Да, ― отвечает он и, присев рядом, начинает смеяться. ― Я Малкольм. Теперь я это помню.
Сажусь, отчасти ожидая обнаружить себя по-прежнему запертым в лаборатории, хотя небо и звезды над головой говорят об обратном. Но мы находимся в какой-то глуши, в поле на опушке леса.
― Я унес тебя так далеко, как только смог. А теперь мне надо передохнуть. ― Тяжело вздохнув, он делает глоток воды. ― Но рассиживаться нельзя, нужно уходить как можно скорее.
Я совершенно сбит с толку. В голове не укладывается, как нам удалось сбежать?
Малкольм замечает мою растерянность.
― Я проснулся в той лаборатории. Смотрю: могадорцы ломятся в двери, доктор валяется на полу. А ты… трясешься в конвульсиях. Но потом моги вышибли дверь, и началось… ― Малкольм изумленно смеется. ― Землетрясение, представляешь?!
* * *
Как только я более-менее прихожу в себя, мы сразу пускаемся в дальнейший путь, продвигаясь по лесам, пастбищам и фермерским угодьям. Мы движемся в западном направлении, передвигаясь в основном ночью, чтобы не светиться, и стараемся максимально удалиться от Эшвуд-эстейтс.
За пределами Эшвудских владений, с одним только небом над головой, дни и ночи пролетают незаметно. В итоге я перестаю ориентироваться во времени суток, днях недели и в том, сколько времени мы провели в пути. Десять дней? Двадцать? В какой-то момент я бросаю измерять время в цифрах и перехожу на подсчет смен ландшафта и окружающей природы.
В один из дней Малкольм рассказывает мне, что землетрясение серьезно повредило подземный комплекс. Малкольм считает чудом, что ему удалось вывести нас обоих из-под рушащихся конструкций. По его словам, происходившее выглядело так, будто комплекс разрушался где угодно, но только не над нами ― словно землетрясение специально для нас создавало безопасный проход. Малкольм полагает, что теперь могам предстоит нехилый ремонт, и, возможно, они до сих пор даже не поняли, что мы выжили под такими-то завалами.
Но, не смотря на это, Малкольм считает: мы должны продолжать движение, чтобы оставаться в безопасности.
Я с ним согласен.
На дневной привал мы устраиваемся в заброшенном сарае на краю табачной плантации. Ноги ноют от беспрерывной ходьбы, зато хотя бы порезы и ссадины потихоньку заживают.
Малкольм смотрит, как я промываю свои самые тяжелые порезы.
― Это просто чудо, что тебе не досталось еще больше. ― Он неверяще качает головой. ― Чудо, что нас обоих вообще не убили. Но чудо из чудес ― то землетрясение в лаборатории. Если б не оно, мы бы не выбрались.
Не вижу смысла что-то скрывать:
― Это было не чудо.
Малкольм удивленно замирает.
Я не пользовался Наследием Первой с тех пор, как с его помощью разрушил лабораторию. Но я точно знаю: эта способность все еще со мной. Я могу чувствовать ее внутри ― уютно свернувшись клубочком, она пульсирует, ожидая, когда я взову к ней. Поиграю.
Закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Земляной пол подергивается рябью и вспучивается, стены сарая трясутся. Висящие на крючках ржавые инструменты грохочут о стены и сваливаются вниз.
В общем-то, ничего впечатляющего, так, легкая вибрация: просто хочу испытать себя и продемонстрировать Малкольму подарок Первой.
Малкольм ошеломленно округляет глаза.
― Потрясающе!
― Это Наследие. Дар лориенца.
Лицо Малкольма в который раз принимает озадаченное выражение.
― Ты знаешь о лориенцах? ― спрашиваю я. Мне до сих пор неизвестно, что Малкольм помнит, много ли сохранилось в его мозгу.
― Немного, ― отвечает он. ― Обрывками… ― Явно расстроенный Малкольм тяжко вздыхает. ― Но я над этим работаю. Пытаюсь заполнить пробелы. Но, как правило, помню одну темноту.
― Темноту? ― переспрашиваю я, но сразу же понимаю, о чем он. Темнота внутри хранилища. Долгие годы он был погружен в кому, подключен к аппаратам, выжимающим из его мозга информацию. Бррр!
― Всякий раз, когда я пытаюсь вызвать какое-нибудь воспоминание, я вынужден возвращаться в темноту и искать за ней. Словно, пока я не пройду сквозь все эти «пустые» годы, мне не добраться ни до одного воспоминания. ― Малкольм смеется, но в смехе проскальзывает нотка горечи, которой я прежде от него не слышал. ― Хотя кое-что я все же помню очень четко. Самое важное.
Малкольм затихает, погружаясь в свои мысли, и, прежде чем я успеваю выжать из него объяснения, меняет тему:
